The article examines suicide as a socially-philosophical problem. The author states that emerged three main philosophical positions in relation to suicide: ascertaining suicide varying degrees of anemia behavior; recognition in the context of Christian morality and ethics of suicide obligation as extreme depravity and immaturity person, amenable moment of weakness, and in violation of the supreme law of the preset; recognition of the importance of the act of suicide existential moment of choice, indicates either a crisis or a spiritual person growing up, when postulating incomprehensibility (transcendence) of this phenomenon, which lose all meaning interpretation of specific actions in the framework of any axiological system.
suicide, being, axiology, existentialism.
Одной из предустановленных проблем бытия, волнующих человечество на протяжении всей истории, является вопрос о возможности и допустимости добровольного ухода из жизни. По данным археологии, антропологии, этнографии, это социально-психологическое явление наблюдается на индивидуальном и коллективном уровне со времен архаики. Суициду, фактически, столько же лет, сколько существует сам человек на Земле.
В настоящее время актуальность проблемы только возрастает. В 2000 г. во всем мире покончило с собой около 815 тыс. человек. Ежегодный уровень смертности около 14,5 случаев на 100 тыс. населения, или один суицид каждые 40 секунд. Самоубийство является 13-й по счету причиной смерти, а в возрасте от 15 до 44 лет – четвертая по значимости [4].
В древности подавляющее число самоубийств возникало на религиозной почве и носило сакральный характер. Философско-мировоззренческая значимость морального выбора личности в момент ухода из жизни была поднята на необычайную высоту в эпоху классической античности. Для художественно-творческой интеллигенции до сих пор остается притягательным образ Сократа, использовавшего, как известно, в качестве решающего аргумента в споре с непониманием окружающих чашу яда цикуты. Важно, что смерть, которую великий мыслитель принял спокойно и с достоинством, была направлена на доказательство истинности своей философии и вызов общепринятому порядку вещей [7, c. 277–286]. Эстетизация собственного убийства и акцент на сознательном уходе из жизни, как последнем достойном ответе зрелой личности на «бренность существования», были распространены в эпоху эллинизма у эпикурейцев и римских стоиков (смерть Сенеки).
Ритуальный характер самоубийства отражен в пластах мировой культуры: «харакири» у японских самураев, «сати» – обряд самосожжения индийских вдов и т.д. Подобные самоубийства были почетны, поощрялись в социуме, а уклонение от них считалось большим позором. Трагедии коллективных самоубийств будоражат общественное сознание до настоящего времени: гибель 912 последователей Джимма Джонса в Джонстауне (Гайяна) в 1979 г., самосожжение верующих в организации «Ветвь Давидова» в Техасе (США) в 1994 г. [3, c. 230–247], ритуальные суициды в «Храме Солнца» в Швейцарии и Канаде в 1995 г. и др.
В рационалистическую эпоху нового времени суицид исследовался с позиции социальной философии. Одним из первых эмпирическое изучение причин самоубийств предпринял известный французский социолог Эмиль Дюркгейм (1858–1917). Ему удалось опровергнуть распространенную точку зрения, что к суициду в большей степени предрасположены неврастеники и душевно больные люди и что склонность к нему передается по наследству. Было показано, что наряду с традиционными типами самоубийств – эгоистическими (как индивидуальным протестом и отказом от общества), альтруистическими (как актом жертвы и доказательства служения идеалам) и фаталистическими (покорным принятием судьбы и предопределения) – в конце XIX в. возникает и начинает доминировать новый тип самоубийств – аномические (как следствие массового нарушения социализации и конфликта личности с окружающим миром). Э. Дюркгейм доказывал, что самоубийства предопределены не столько психологическими, сколько социальными причинами. Констатировалось, что именно общественное сознание в ряде случаев обусловливает деструктивное поведение индивидов, в том числе акт самоубийства. Он пришел к выводу, что основная причина – это одиночество как следствие нарушенной адаптации личности [5].
Глубинное метафизическое звучание проблема суицида приобрела с зарождением «философии жизни». Артур Шопенгауэр (1788–1860) в четвертой книге своего программного произведения «Мир как воля и представление» (1844) пришел к выводу, что самоубийство не разрушает «волю к жизни», напротив – утверждает ее. Смерть, согласно Шопенгауэру, является лишь концом одного конкретного проявления Воли на индивидуальном уровне. Общемировой закон бытия не исчезает, а лишь трансформируется и нивелируется в поступке конкретной личности. «Самоубийца хочет жизни и недоволен только условиями, при которых она ему дана. Поэтому он отказывается вовсе не от воли к жизни, а только от самой жизни, разрушая ее отдельное проявление. Он хочет жизни, хочет незатрудненного бытия и утверждения тела, но сплетение обстоятельств этого не допускает, и для него возникает великое страдание. Сама воля к жизни чувствует себя в этом отдельном явлении настолько затрудненной, что не может развить своего стремления. Поэтому она избирает решение в соответствии со своей внутренней сущностью, которая лежит вне форм закона основания и для которой вследствие этого безразлично всякое отдельное явление, так как сущность эта остается неприкосновенной для всякого возникновения и уничтожения и составляет сердцевину жизни всех вещей. Ибо та твердая, внутренняя уверенность, в силу которой мы все живем без постоянного страха смерти, – уверенность, что воля никогда не может остаться без своего проявления, служит опорой и для акта самоубийства…Самоубийство относится к отрицанию воли, как отдельная вещь к идее: самоубийца отрекается только от индивида, а не от вида» [8].
Предшественник экзистенциализма, великий датский мыслитель Серен Кьеркегор (1813–1855), впервые акцентировал внимание на значимости свободы человеческой воли в момент мировоззренческого выбора: «Человек, который отчаивается, имеет повод отчаяния – это то, во что он поверил на мгновение, но не больше; ибо тут же появляется настоящее отчаяние, настоящее лицо отчаяния. Отчаиваясь в чем-то, в глубине души отчаиваешься в себе, и теперь уже человек стремится избавиться от своего Я. …В глубине души он отчаивается не в том, что не стал Цезарем, но в этом своем Я, которое не сумело им стать. Это то самое Я, которое прежде составляло всю его радость – радость, впрочем, не менее отчаявшуюся, – которое теперь более всего для него невыносимо» [7].
Кьеркегор задумывается над актуальностью для зрелой самостоятельной личности проблемы «мужества быть», подчеркивая, что добровольный выбор в пользу смерти свидетельствует, прежде всего, о неизбежных испытаниях и сложностях духовного роста: «Стало быть, обычный человек весьма ошибается, когда видит в отчаянии исключение; напротив, оно есть правило. И неверно также, что, как полагают все те, которые не считают себя или не чувствуют себя отчаявшимися, не являются таковыми, а отчаявшимися являются только те, кто утверждает, что они таковы. Совсем напротив, человек, который настаивает на своем отчаянии без обезьянничанья, не так уж далек от исцеления, он даже гораздо ближе к такому исцелению» [7, c. 43, 44].
В ХХ в. одно из центральных мест проблема суицида занимала в экзистенциальной философии: Альбер Камю («Миф о сизифе»), Габриэль Марсель («К трагической мудрости и за ее пределы»), Жан-Поль Сартр («Бытие и Ничто»), Мартин Хайдеггер («Бытие и время»), Лев Шестов («На весах Иова»), Эмануэль Мунье («Надежда отчаявшихся»), Николо Аббаньяно («Экзистенциализм как философия возможного»), Николай Лосский («Свобода воли») и др.
Известный немецкий мыслитель Карл Ясперс (1883–1969), анализируя суицид как одно из ярчайших проявлений «пограничного состояния» психики, ставил вопрос о предельных границах онтологии свободы: «Самоубийство – это единственное действие, которое освобождает от всех дальнейших действий. Смерть, решающая пограничная ситуация для экзистенции, – это событие, которое приходит, но которое не зовут. Совершить самоубийство может только человек, после того, как он узнает о смерти. Он может не только сознательно решиться на жизнь, но может решать, хочет он жить или нет. Смерть зовет его в сферу свободы» [9]. Ясперс делал вывод, что человеческое сознание не способно иметь адекватное представление о бездне, перед которой стоит отдельная душа в экстремальной ситуации суицида. Все видимые социально-психологические и нравственные мотивы самоубийства (страх наказания, чувство вины и т.п.) показывают лишь «картину, как ее видят родственники и полицейские органы». Констатируется, что в самом решении добровольно уйти из жизни всегда остается какая-то тайна. Разделяя религиозную максиму «мы не сами дали себе жизнь», Ясперс воздерживается от моральной оценки самоубийств, не скрывая, однако, восхищение двойным убийством возлюбленных во имя любви, а также суицидом стариков в ситуациях неизбежности и добровольным уходом из жизни честных политиков. «Осуждение самоубийства людьми только способствует тому, что они стараются о нем не думать и тем "защищают себя от пропасти"… нельзя отрицать: человек, который в ясном сознании лишает себя жизни, кажется нам совершенно независимым, совершенно устойчивым в себе самом… но экзистенциально мы от этого содрогаемся» [9].
Столкнувшись в Германии в годы нацизма (1937–1945) с угрозой потерять любимую жену (еврейку, которой угрожал концлагерь), Ясперс критически высказался о незыблемости христианского понимания самоубийства как величайшего непростительного греха. «Это соблазн в требованиях христиан: что нельзя совершать самоубийство ни при каких условиях. Так можно оправдать и трусость – если хочешь остаться в живых, когда люди уничтожили любимейшего человека. Как будто после этого можно со спокойной совестью идти по жизни и философствовать. Требование Бога, запрещение самоубийства, теряет силу перед лицом подлинного, исторически конкретного требования, которое ощущается как действительное требование Бога, а не как абстрактный закон» [9].
В своих трудах он указывал, что, пытаясь понять человеческую жизнь, никогда нельзя забывать о самоубийстве, так как именно сама возможность такого действия делает человека ответственным за свою судьбу. Он расценивал суицид, прежде всего, как акт предельной человеческой свободы волеизлияния в любой жизненной ситуации, подчеркивая статус сверхзначимости (пограничное состояние). Причем однозначно положительно Ясперс оценивал не факт суицида, а факт присутствия гипотетической возможности и альтернативности. Констатировалось, чтобы перестать осуждать самоубийство, требуется пережить особую трагичную ситуацию в личном опыте. Акцентируя внимание на самоубийстве как сознательном принятии решения, он подчеркивал, что это всегда момент преодоления страха и поэтому за ним всегда будет сохраняться притягательность героического поступка.
Принципиально иную мировоззренческую позицию занимал выдающийся отечественный мыслитель-экзистенциалист Николай Александрович Бердяев (1874–1948). В своем известном психологическом этюде «О самоубийстве» (1931) он анализировал причины эпидемии самоубийств в русской эмиграции первой волны. Он пришел к заключению, что наряду с внешними социальными причинами (потеря смысла жизни, оторванность от дома, крушение надежд, одиночество, нужда, болезни, резкое изменение социального положения) существует и глубинная внутренняя причина – непонимание искупительной вины за трагическую судьбу Родины. Постулировалось двойственное отношение к суициду. С одной стороны, это жалость и сострадание к самоубийце и пережитым им мукам. С другой стороны – ужас и осуждение за величайший грех и преступление. «Самоубийство вызывает жуткое, почти сверхъестественное чувство как нарушение божьих и человеческих законов, как насилие не только над жизнью, но и над смертью» [1].
Н.А. Бердяев видел в суициде, прежде всего, нарушение воли Творца и невозможность смирения гордыни интеллекта. Самоубийство, по его мнению, – это духовное падение и слабость (можно сочувствовать самоубийце, но не самоубийству). Если гамлетовский вопрос – «быть или не быть?» – отражает трагический разлад между личностью и окружающим миром, то суицид всегда свидетельствует о сознательном пренебрежении к абсолютной внутренней свободе. Усматривая в акте самоубийства крайнюю степень эгоизма, Бердяев констатировал, что отчаяние и уныние самоубийц коренится в отсутствии у них любви к родным и близким. При этом достаточно пробуждения хотя бы одной из добродетелей для оживления человека и выхода из безвыходной ситуации: «Преодолеть волю к самоубийству – значит забыть о себе, преодолеть эгоцентризм, замкнутость в себе, подумать о других и другом… В жизни людей есть опасные темные точки, в которых сгущается бездонная тьма. Если человеку удастся вырваться из этой точки, вырваться из себя, то он спасен и воля к самоубийству у него может пройти. Вот почему в иные минуты так важна бывает помощь человеку, может спасти сказанное слово или даже взгляд, дающий почувствовать, что человек этот не один на белом свете» [1].
Согласно Бердяеву, большое упрощение интерпретировать самоубийства в качестве однородного типологического явления: «Люди убивают себя от несчастной любви, от сильной страсти или несчастной семейной жизни; убивают себя от потери вкуса к жизни, от бессилия; убивают от позора и потери чести; от потери состояния и нужды; убивают себя, чтобы избежать измены и предательства; убивают от безнадежной болезни и страха страданий… самоубийство может быть от совершенного бессилия и от избытка сил… психология самоубийства так странна, что бывали случаи, когда люди убивали себя от страха заразиться холерой» [2]. По его мнению, принципиально важно, что человек, в сущности, никогда не хочет убить себя, он хочет уничтожить лишь «мгновение, принятое им за вечность» [2]. Внешне самоубийство может производить впечатление силы, так как, чтобы покончить с собой, нужна безумная решимость, но в действительности самоубийство не есть сила личности, а скорее, проявление потусторонней инфернальной силы, которая помимо человека совершает это страшное дело. «Самоубийца – человек одержимый. Он одержим объявшей его тьмой и утерял свободу. Самоубийство есть проявление малодушия, отказ проявить духовную силу и выдержать испытание, оно есть измена жизни и ее Творцу. Психология самоубийства есть психология обиды, обиды на жизнь, на других людей, на мир, на Бога. Но психология обиды есть рабья психология. Ей противоположна психология вины, которая есть психология свободного и ответственного существа…Человек, духовно свободный от власти мира, никогда не мог бы испытать состояния отчаяния и безнадежности, которое ведет к самоубийству. Он знает, что подлинная радость дается не благами мира, а возрастанием в духовной жизни и близостью Бога, что подлинная жизнь есть врастание в вечность» [2].
Мыслитель приходит к выводу, что самоубийство есть ложное (греховное) отношение к тайне жизни и смерти. Смерть есть великая тайна, такая же, как и рождение. Самоубийство есть неуважение и отсутствие должного благоговения к жизни, которое она должна вызывать. В сущности, человек всю жизнь должен готовиться к смерти, и значительность его жизненных достижений определяются тем, готов ли он к смерти. Готовиться к смерти совсем не значит ослаблять и уничтожать свою жизнь, напротив, это значит внедрять ее в вечность. Самоубийство есть предельное выражение дурного обращения с собой и нарушение долга по отношению к самому себе. Самоубийство, по факту, – это отказ от бессмертия: «…минута, в которую совершается самоубийство, есть последняя минута лишь нашего времени, за ней следует целая вечность и суд. И если бы человек, решивший убить себя, почувствовал себя стоящим перед вечностью, перед судом вечности, то решимость его поколебалась бы. Самоубийца надеется уничтожить не только время, но и вечность» [2].
Бердяев констатирует, что самоубийца подвергает сомнению ценность сознания, личности, свободы. Духовное же развитие не допускает сознательного отречения от бытия. «В каждом человеке есть человек архаический, унаследованный от древнего, первобытного человечества, есть дитя и есть сумасшедший… Быть человеком, быть личностью, быть духовно свободным, не допускать разложения своего сознания от страха противоречий и страданий жизни есть героическая задача, есть осуществление в себе образа и подобия Божия. …быть человеком значит быть личностью, быть духовно свободным, взрастать в своем сознании» [2].
В конце ХХ в. в границах постмодернистского дискурса стали преобладать герменевтические и знаково-символические подходы в оценке феномена суицида. Основной акцент сместился с философско-мировоззренческих аспектов на нарративные и дискурсивные интерпретации этой проблемы: Жорж Батай («Слезы Эроса»), Морис Бланшо («Смерть как возможность», «Опыт-предел»), Жак Деррида («Дар смерти») и др.
Таким образом, на протяжении истории наблюдалось сложное противоречивое отношение в обществе к проблеме сознательного ухода из жизни и неоднозначные, порой диаметральные оценки данного феномена в рамках различных культурных и ментальных традиций. Главным образом, сформировались три основные философско-мировоззренческие позиции в отношении суицида. Во-первых, констатация в самоубийстве различной степени анемического («субпассионарного» по терминологии Л.Н. Гумилева) поведения, когда личность «ломается», не выдерживая тяжелейших жизненных обстоятельств, устраняясь от решения насущных проблем. Во-вторых, признание в контексте христианской морали и этики долженствования самоубийства, как крайней степени греховности и незрелости личности, поддающейся минутной слабости и нарушающей предустановленный высший закон. В-третьих, признание значимости в акте самоубийства момента экзистенциального выбора, свидетельствующего либо о кризисе, либо о духовном взрослении личности, при постулировании непостижимости (трансцендентности) этого явления, в котором теряют всякий смысл интерпретации конкретных поступков в рамках какой-либо аксиологической системы.
1. Berdyaev N.A. O samoubiystve [Elektronnyy resurs] / N.A. Berdyaev. - Parizh, 1931. - URL: http://www.spasi.ru/biblt/berd12.htm
2. Berdyaev N.A. Sbornik statey [Elektronnyy resurs] / N.A. Berdyaev. URL: http://modernlib.ru/books/berdyaev_nikolay_aleksandrovich/sbornik_statey_n_berdyaeva/
3. Vakhtin B. Gibel´ Dzhonstauna [Tekst] / B. Vakhtin. Novyy mir. - 1982. - № 2. - S. 230-247.
4. Destruktivnost´: sovremennye issledovateli o destruktivnosti [Elektronnyy resurs]. URL: http://destructivnost.ru/index.php/autodestruktsiya/suitsid
5. Dyurkgeym E. Samoubiystvo: Sotsiologicheskiy etyud [Tekst]: per. s fr. s sokr. / E. Dyurkgeym; pod red. V.A. Bazarova. - M.: Mysl´, 1994. - 399 s.
6. Kessidi F.X. Sokrat [Tekst] / F.Kh. Kessindi. - SPb.: Aleteyya, 2001. - S. 277-286.
7. K´erkegor S. Bolezn´ k smerti [Tekst]: per. s dat. N.V. Isaevoy, S.A. Isaeva / S. K´erkegor. - 2-e izd. - M.: Akademicheskiy proekt, 2014. - S. 35.
8. Shopengauer A. Mir kak volya i predstavlenie [Elektronnyy resurs] / A. Shopengauer. URL: http://ru.scribd.com/doc/126373870/
9. Yaspers K. Filosofiya [Elektronnyy resurs] / K. Yaspers. - Geydel´berg. 1-e izd., 1931. - URL: http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000310/
