П о с в я щ а е т с я

120-летию со дня рождения

В.Н. Терского (1898–1965)

В архивном фонде Научно-мемориального центра деятелей педагогики им. М.Н. Скаткина ФГБНУ «Институт стратегии развития образования РАО» хранятся ценнейшие документы научно-педагогической деятельности выдающихся отечественных ученых-педагогов. В предыдущих статьях  рубрики «История Отечества через призму судеб её достойных граждан» публиковались редкие архивные материалы Центра. В данной статье читатель познакомится с неизвестными архивными документами  эпистолярного наследия Виктора Николаевича Терского. В 2018 г. отмечается 120 лет со дня рождения великого мастера воспитательной работы. Впервые публикуются письма В.Н. Терского к Ольге Сергеевне Кель.

Терский В.Н. по праву может быть назван полноправным сотворцом педагогической системы А.С. Макаренко. Виктор Николаевич руководил всей клубной работой колонии им. М. Горького и коммуны им. Ф.Э. Дзержинского. Этому удивительному мастеру на все руки, любимцу колонистов и коммунаров А.С. Макаренко дал такую характеристику мастеру: «У меня был педагог Терский... Я дрожал, как бы его у меня не сманили. Он был удивительно веселый человек. Он меня заражал и воспитанников заражал своим буйным весельем... Он без веселья и минуты не мог ничего делать, причем он оказался удивительным мастером на всякие выдумки, рисунки и т.д.».

Антон  Семенович сам любил и умел пошутить и  повеселить публику, тем не менее, он дает высокую оценку аналогичным способностям В.Н. Терского, а умение мастера влюблять ребят в любое и обязательно потрясающе интересное дело приводило Антона Семеновича в восторг.

По поводу сказанного уместно привести воспоминания М.Д. Виноградовой. С большим уважением и восхищением вспоминала Маргарита Дмитриевна о первой встрече с В.Н. Терским. Он сразу же ей понравился за свое донкихотство, духовность, силу творческого духа. «Выступления Виктора Николаевича, – писала Маргарита Дмитриевна, – были совершенно необыкновенными, ни на кого не похожими. Я бы сказала, что каждое его выступление – это удивительный праздник творчества, оптимизма, игры, юмора. Он зажигал всю аудиторию своей творческой импровизацией, задавал вопросы с необычными педагогическими загадками, над которыми тут же почти каждый начинал думать. Сам Виктор Николаевич во время своих выступлений то что-то, походя, мастерил из бумаги, то рисовал или чертил на доске мелками, то выразительно показывал что-то жестами, мимикой. А внешне он был похож на Дон-Кихота, и я бы сказала, не только внешне, но и по своим внутренним качествам: веры в возможность всего достигнуть (вспомним его попытки изобрести с коммунарами перпетуум-мобиле), необычайной доброты, расположенности к людям, тяги общения с ними» [7; 3, с. 31].

В.Н. Терский жил с семьей в Знаменске (Калининградская область, но в Москву приезжал по своим делам часто). В столице он хлопотал об издании своих рукописей, а также о книгах, необходимых для знаменской школы, где он работал.  М.Д. Виноградова часто встречалась с Виктором Николаевичем, не пропускала его публичные выступления в Москве. А вот однажды он посетил дом, где в общей квартире (коммунальной) жила Маргарита Дмитриевна и Нина Константиновна. Соавтор и друг Терского Ольга Сергеевна Кель предупредила, чтобы не было вина – «он этого не любит». Вот как М.Д. Виноградова описывает эту встречу:

«У нас и без вина в этот вечер было так весело, столько смеха, оживления... Виктор Николаевич был за столом необыкновенным рассказчиком, смешил нас и сам от души заливался смехом. Всяких юмористических историй он рассказал много, в том числе о том, как поймали на Украине самую большую рыбу: на небольшой речке во время тумана рыбаки тянули друг друга с той и другой стороны речки и обнаружили это, только когда туман начал рассеиваться. Мы в тот вечер много пели хором – с активным участием Виктора Николаевича, в том числе русские и украинские народные песни. Но дело, наверное, не только в том, что мы делали и о чем говорили, а, прежде всего, в том, что Виктор Николаевич даже самим своим участием в застолье создавал атмосферу особой приподнятости, духовного подъема, какого-то особого дружеского единения. Виктор Николаевич обладал каким-то особым умением создавать вокруг себя такую атмосферу духовного тесного единства всех, кто его окружал, слияния в общем эмоциональном подъеме и общем бодром настроении, точно мы все вместе становились лучше, как-то возвышенней, одухотвореннее» [7; 3, 31-32].

В.Н. Терский, как и А.С. Макаренко, был искусен в организаторском деле. Виктор Николаевич был мастером высшего класса в своем непревзойденном умении выдумывать и зажигать воспитанников любого возраста весельем и, казалось бы, самыми обыкновенными, но непременно  интереснейшими делами: будь то игра или стенгазета, клубные занятия или кружки. По словам А.С. Макаренко, он сразу увидел в нем «человека, преданного клубной работе, и великого мастера сих дел». Этот «очень высокий и очень худой человек» жил своей работой и собственная его персона мало его же самого и занимала, даже можно сказать, что именно в его работе она и располагалась.

Широта знаний и интересов, всяческие умения, любовь к делу, жизнерадостность и азарт – все это превращало Терского во всеобщего любимца, на что сам он отвечал веселостью, всегда прекрасным настроением и готовностью творить вместе с ребячьей массой все новые и новые, порой фантастические, зажигающие всех дела.

Что только не умел делать Терский! Прекрасно рисовал, писал стихи, знал, как обращаться «со всеми существующими инструментами, знал правила всех спортивных и неспортивных игр, знаком с устройством всех машин». А что еще нужно пацанам. Они были влюблены в него «до макушки своих вихров». Пораженные его эрудицией во всех областях знаний и в то же время его особенностью самому оставаться «ребенком», забывая о жене, о своих детях, о самом себе, они платили ему своей необыкновенной преданностью, привязанностью и любовью. Уже в почтенном возрасте они вспоминают о нем только с восхищением. Послушаем их отклики.

«О Викторе Николаевиче Терском следует говорить не только как о человеке просто талантливом, – вспоминал бывший коммунар И.И. Яценко, – а как о человеке гениальном в своей области деятельности. В своей деятельности он был таким же гениальным, какими гениальными бывают поэты, художники, музыканты, ученые. Совершенно необходимо принять о внимание его широту и глубину знаний в самых разных областях науки, литературы, истории, искусства. К этому следует добавить его исключительную способность (умение) практического применения этих знаний и своего опыта в повседневной деятельности. Наконец, он был человеком исключительно находчивым и остроумным. Очень интересно то, что он все делал спокойно, без какой-либо суеты, как само собой разумеющееся. На уроках черчения и рисования он говорил: "Надо делать все быстро, не спеша". Вот так поступал он сам во всем, везде, всегда» [1].

Бывшая колонистка и коммунарка Н.К. Колодезникова рассказывала, что о Викторе Николаевиче в двух словах не  скажешь – это педагог-уникум. «Я его помню с 1927 года еще по колонии Горького в Куряже. Подобных его таланту не встречала в своей жизни» [1].

«С В.Н. Терским я много раз встречался на вечерах сказок, – вспоминал бывший воспитанник Н.В. Назаренко. – Вечера сказок организовывал и проводил В.Н. Он сам же и придумывал эти сказки. А происходило это так. Малыши собирались в одной из классных комнат школы. (Начинались сказки после ужина в 7 часов вечера. Ребята собирались пораньше.) В точно назначенное время приходил Виктор Николаевич. В руках у него всегда был четырехугольный фонарь, который был приготовлен им специально, так как каждое боковое стекло заменялось стеклом с картинками. Эти стекла с картинками Виктор Николаевич подготавливал совместно с участниками кружка. Кроме фонаря он приносил палку, сделанную специально для сказок... Все сказки сопровождались демонстрацией цветных картинок при помощи фонаря. В заключение сказки появлялся шум, взрыв или стрельба, обвал при помощи палки и устройств, изготовленных  В.Н. Терским, все вздрагивали и довольными расходились по спальням или на собрание ... в громкий клуб» [1].

«Для меня В.Н. Терский был вторым Макаренко, – признавался И. Ветров. – И очень жаль, что многое о нем стерлось в моей памяти временем и нелегкой жизнью... До сих пор я не знаю, что по существу означает слово "любовь", но к Виктору Николаевичу я как бы прилип с первой встречи, потом привык как к брату-отцу своему. В коммуне мне хотелось быть похожим на Макаренко и Терского. Они разные: "Наш Антон" строгий, Виктор Николаевич помягче, но оба требовательные и внимательные. Вели, звали нас в новую жизнь, освещали дорогу, удивляли нас своими знаниями и умением многое делать, учили и увлекали сами собой, их отношением ко мне. Всегда с нами, с утра и до поздней ночи, как будто у них не было своей семьи, никакого отдыха. От этого наши помятые и раздавленные тяжестью беспризорности души светлели и  спины выправлялись, мы им верили, их словам и делам, - и любили, на расстоянии и никто в этом не признавался» [1].

Прервем на этом воспоминания коммунаров о замечательном человеке и педагоге В.Н. Терском и обратимся к его биографии.

Виктор Николаевич был младше А.С. Макаренко на десять лет. Он родился 7 ноября 1898 г. в селе Большое Коровино Рязанской губернии. О родителях Виктора и о его детстве известно мало. Его отец был из обедневших дворян, в 23 года работал на Сормовском заводе под Нижним Новгородом, сначала молотобойцем, потом кузнецом, а позже в своей мастерской в селе Б. Коровино, где имел полученную к тому времени в наследство усадьбу. После революции продолжал работать в этой же мастерской в качестве заведующего. Отношения с рабочими у него всегда были хорошими, большинство из них были его учениками; в 1934 г. переехал в Москву и до конца жизни работал в Институте точной механики, выполняя самые разные и самые сложные задания как превосходный мастер.

Мать Виктора Николаевича умерла, когда он был еще очень маленьким. Сын очень дружил со своим отцом, но ушел из дома в 1915 г. из-за мачехи. С самого раннего детства познакомился со столярным, слесарным, кузнечным и токарным делом. Рисовать его научил отец, который в свое время окончил Московскую школу ваяния и зодчества, очень хорошо рисовал и был мастером на все руки. Надо сказать, что многие из родственников и знакомых их семьи рисовали, писали стихи, играли на различных инструментах. Молодого Виктора увлекало все, включая верховую езду, велосипед и разные другие занятия. По его словам, личностью, которой он стремился подражать, его кумиром был полководец Суворов. Зимой Виктор учился, сначала в  Зарайском реальном училище, где окончил 3 класса, затем в Московской земледельческой школе, где также окончил 3 класса. Летом совмещал отдых с работой, порой объезжая с напарником всю губернию.

После ухода из дома в 17 лет Виктор Николаевич где придется жил в Москве. Еще до разрыва с родительской семьей он начал учиться в уже упомянутой Московской земледельческой школе. Это было специальное учебное заведение М.М. Щепкина, которое готовило агрономов. После 3-го класса ему пришлось работать (в основном, в студенческих артелях). Выполнял самые разные работы, какие мог найти: колол дрова, разгружал вагоны, расклеивал афиши, позже работал токарем, в кузнице, по переписыванию начисто и т.п. В этот период (1916–1918 гг.) Виктор Николаевич был оторван от школы, но много читал и занимался, чтобы сдать экзамен экстерном в Петрово-Разумовскую сельскохозяйственную академию на 3-й курс. Подготовка в академию затянулась, потому что ему приходилось зарабатывать на жизнь и систематически заниматься не удавалось, к тому же подвернулись необходимые доходные работы: делать чертежи и композиции богатым студентам, которые учились в художественных специальных вузах. Студенты получали дипломы, а Виктор – большую практику и хороший заработок.

В конце 1918 г. Виктор Николаевич пошел в армию. Его вскоре назначили начальником клуба. Он руководил художественной секцией и все пять лет в армии был учителем. Все это происходило в Харькове, куда Виктор Николаевич поехал к дяде. В этот период военной службы он учился в Каплуновской художественной академии. Окончил три курса. В этот же период (1920–1922 гг.) он познакомился с режиссером драмтеатра и многими артистами, которые работали у него в клубе. Виктор Николаевич и сам играл на сцене. Работал он и в художественной мастерской УКРОСТА.

После пяти лет службы в армии В.Н. Терский один год работал в Харьковском центральном реформаториуме. В середине 1920-х годов он познакомился с А.С. Макаренко и пришел в колонию М. Горького.

В своих рукописных тетрадях Виктор Николаевич рассказывает об этом событии  подробно и красочно.

«Меня лично купили по дешевке – за три рубля. Дело было так. Демобилизовавшись из армии после пятилетней службы в РККА, сдав экстернат в Художественной академии, после ...работы моей в Харьковском Центральном реформаториуме учителем, я решил работать художником в Будах на фарфорофаянсовом заводе, где художники, расписывавшие вручную вазы и другую ценную посуду, зарабатывали в то время до тысячи рублей в месяц. ... Это был очень хороший заработок, который вполне обеспечил бы тогда мою немногочисленную семью – жену и сына. В Будах надо было сдать пробную работу, расписав вазу керамическими терпентиновыми красками, что мне удалось отлично. Рисовать я всегда любил, орнаментику любил особенно, было ясно, что на Будянском заводе я сразу смогу стать в ряд лучших мастеров искусства. Квартиру мне предложили отличную, но цех художественной росписи был закрыт временно на ремонт. Мне предложили временно поработать в других цехах, но я решил использовать месяц ремонта как отпуск после шести лет работы без выходных дней.

Договорились, что я приеду через месяц, оформился, получил небольшой аванс и уехал в Харьков.

В Нарокомпросе мне сообщили, что из-под Полтавы в Куряж приехал очень интересный педагог Макаренко, с которым советовали познакомиться. От нечего делать я поехал в Куряж и увидел там много интересного. Через два дня я решил поработать у Макаренко, по его просьбе, этот месяц, пока окончится ремонт цеха в Будах. Перевез в Куряж жену с сыном. Устроили нас в тесной монашеской келье. В такой же келье жил и Макаренко. Иных квартир там не было. В Куряже я развернул разную кружковую работу. Особенно увлеклись драмкружком. Играли на сцене ребята с огоньком, декорации соорудили отличные, даже непонятно из чего: из каких-то обрывков толя, ржавых листов жести и еще какого-то хлама. Но расписали, что называется, под орех с гвоздикой неизвестно откуда, кем и когда  добытыми красками. С костюмами было много слабее. У ребят кроме трусов ничего приличного не было.

Я лезу в будку суфлировать и тут только замечаю что паренек, играющий царского генерала, стоит в совершенно рваных ботинках, из которых торчат наружу почти все пальцы, т.к. рваные ботинки к тому же малы номера на четыре. На мне армейские брюки с дырявым карманом, который я не успел зашить, и армейские сапоги. Снимаю сапоги и велю надеть "генералу", чтобы он был хоть мало-мальски похож на самого себя. Пьеса проходит как всегда: не так, чтобы хорошо, но здорово. Уже  вылезая из будки вспоминаю, что у меня как раз в дырявом кармане осталась последняя трехрублевка, так как остальные деньги я уже успел истратить. Но эта трехрублевка мне нужна – пойду сейчас к частнику в магазин, куплю чего-нибудь поесть себе и жене. Щупаю... нет трехрублевки. Значит она...  провалилась и должна быть... в сапоге, но .. ага, сапоги я отдал. «Генерал» возвращает мне сапоги. Ищу в них... нет трехрублевки. Глянул вокруг на полу  сцены -  нет. Ну, ясно! Ребята же голодные! Я уже усмехнулся и забыл, но... ребята заметили, что я что-то потерял и искал. И пристали с расспросами: что, что Вы утеряли. Я отнекивался, но ребята ловко и клейко пристали, пришлось сказать. Зашушукались и быстро так за сцену шасть. А другие явно зубы мне заговаривают. Ну, думаю, ладно, - будь по-вашему, посмотрим, что из этого выйдет. А вышло неожиданное: выносят трехрублевку мою, нашли, говорят, за сценою, куда мертвый "генерал" после антракта уходил!

Поразился я честностью ребят. Вот тебе и беспризорные! Явно голодные, а ведь могли бы свободно не вернуть 3 рубля, на которые могли бы се и красочнобе конфет купить, – ведь дети же!. И как я не отказывался, а пришлось деньги взять. Дали ясно понять, что они горды и подачки не возьмут. Кто-то из них сказал: «Вы говорите, что мы честные, но ведь за честность не платят!» Пришлось деньги взять, поблагодарить. Разошлись. Пошел прямо домой. Показываю жене деньги, рассказываю все как было. Ложимся спать. Раздеваюсь. И вдруг к полному моему изумлению из халявы брюк выпадает ... вторая трешка! То, что у меня была лишь одна трехрублевка – в этом я уверен. Значит... все ясно! Вот это так обтяпали! Чтобы человек, оказавший им известное внимание, не огорчался, они решили и сумели всучить ему взамен его утерянной трехрублевки свою! Ну. знаете, это же хлеще горьковского Челкаша "работают" эти ребятишки!

Поутру я сумел расквитаться с ними, но чувствовал, что это вышло слабо, неэффективно. Время бежало быстро. Вот и месяц на исходе. Старшие ребята узнали, что я скоро уеду. Вышло как-то вечером... разговор такой получился. "Конечно, - сказал кто-то, – мы знаем, Вы уедете, потому что тут Вы можете получать лишь 80 рублей в месяц, а там 1000! Разница большая".

Пожалуй, больше-то ничего и не было сказано... да. Но тут я задумался. Еще кое-какие факты заставили задуматься. И эти 3 рубля.

Ведь есть же то, что дороже денег, чего купить нельзя. Есть, конечно. Все может быть. Может быть даже и так, что три рубля дороже тысячи рублей. Может быть, и это. А может быть, и такой казус, когда то, что нельзя купить ни за какие деньги, что вообще не продается – вдруг куплено и притом по дешевке – за три рубля! Пусть сыграли! Но ведь красиво! А для того, чтобы любить красоту, не обязательно даже быть художником! Такая хорошая игра мне понравилась. Она продолжалась потом еще 11 лет.

Я в Буды съездил только для того, чтобы вернуть аванс и с грустью сообщить о том, что работать на заводе мне не позволяет моя совесть. Я понял, что в Куряже я нужнее. Меня купили, а я не мог продать этих ребят за тысячу рублей» [1].

Архивные документы свидетельствуют, что под руководством А.С. Макаренко Виктор Николаевич Терский работал около 13 лет, сначала в колонии им. М. Горького, потом в коммуне им. Ф.Э. Дзержинского. Оставался работать там и после ухода Антона Семеновича вплоть до закрытия коммуны в 1939 г. А.С. Макаренко сделал великого мастера творческих дел персонажем (Василий Николаевич Перский) «Педагогической поэмы» и в «Марше 30 года».

В «Поэме» читаем: «Появился в колонии Василий Николаевич Перский, человек замечательный. Это был Дон-Кихот, облагороженный веками техники, литературы и искусства. У него и рост и худоба были сделаны по Сервантесу, и это очень помогало Перскому "завинтить" и наладить клубную работу. Он был большой выдумщик и фантазер, и я не ручаюсь, что в его представлении мир не был населен злыми и добрыми духами. Но я всем рекомендую приглашать для клубной работы только донкихотов. Они умеют в каждой щепке увидеть будущее, они умеют из картона и красок создавать феерии, с ними хлопцы научаются выпускать стенгазеты длиной в сорок метров, в бумажной модели аэроплана различить бомбовоза и разведчика, изобретать собственные игры и до последней капли крови отстаивать преимущество металла перед деревом. Такие донкихоты сообщают клубной работе необходимую для нее страсть и силу, горение талантов и рождение творцов. Я не стану здесь описывать всех подвигов Перского, скажу коротко, что он совершенно переродил наши вечера, наполнил их стружкой, точкой, клеем, спиртовыми лампами и визгом пилы, шумом пропеллеров, хоровой декламацией и пантомимой [5, с.563].

А вот как изображает А.С. Макаренко Виктора Николаевича Терского в "Марше 30 года": «Пригласили мы в коммуну нашего Перского - человека, преданного клубной работе и великого мастера сих дел. Это очень высокий и очень худой человек, небрежно и как-то неумело одетый. С первого же взгляда на него становится ясно, что ничего, кроме работы Перский не знает и собственная персона для него менее всего занимательна. Перский хорошо рисует, пишет стихи, умеет обращаться со всеми существующими инструментами, знает правила всех спортивных и неспортивных игр, знаком с устройством всех машин. Поражает эрудиция его во всех решительно отраслях знания. Но никогда Перский не выставляет напоказ своих познаний, всегда они у него обнаруживаются как бы случайно, поэтому ни у кого не вызывает раздражения и никому не надоедает. И наконец, главное достоинство Перского - он настоящий ребенок: во время самой несложной игры он может заиграться, забыв о жене, о детях, о самом себе; он может волноваться и размахивать руками, из-за пустяков заспорив с Петькой Романовым» [6, с.485].

При руководстве учреждениями А.С. Макаренко Виктору Николаевичу удалось в полную силу проявить свои таланты. Виктор Николаевич работал с полной самоотдачей, и ему отвечали взаимностью, и, пожалуй, только там он получил полное признание, был вполне удовлетворен и работой, и жизнью и, наверное, был особенно счастлив. Дальнейшая его судьба не была столь радостна, как при работе с А.С. Макаренко.

В 1939 г. В.Н. Терский по приглашению Наркомпроса переехал в Подмосковье, где работал завучем Барыбинского детского дома № 3. Там его и застала война. По приказу Малинского райвоенкомата он эвакуировал детей за Урал в с. Макушино, тогда Челябинской, а потом Курганской области. Продолжал работать завучем эвакуированного детского дома, трудоустраивал и развозил детей в Алапаевское геологоразведочное училище и другие места.

В 1945 г. Виктор Николаевич сильно простудился, лечился в больнице со многими воспалениями. По выздоровлении был переведен инструктором по трудовому обучению на станцию Иковка Курганской области, поселок Экспорт. В следующем году В.Н. Терский приехал в Москву.

Есть основание утверждать, что он был возвращен в Москву по ходатайству супруги Макаренко – Галины Стахиевны. В то время она участвовала в семинарах по теории и истории педагогики, которые проходили в Центральном доме детей железнодорожников, директором которого была О.С. Кель. На этих встречах говорили не только об А.С. Макаренко, но вспоминали и о В.Н. Терском, великом мастере творческих дел. После возвращения из эвакуации Виктор Николаевич около года работал в Центральном доме детей железнодорожников. В это время началось сотрудничество (перешедшее в крепкую дружбу) В.Н. Терского и О.С. Кель. Кроме того, он помогал Г.С. Макаренко в работе лаборатории по изучению наследия А.С. Макаренко, которой в те годы руководила Галина Стахиевна.

В.Н. Терский работал с детьми с тем же энтузиазмом, как всегда: провел захватывающую игру «Ребусник», длившуюся более 3-х месяцев и охватившую 256 детей. В памяти детей и взрослых эта игра сохранилась надолго как конкурс смекалки, и был этот конкурс похож на праздник, в котором дети раскрывали перед педагогами свои способности и таланты. Это была именно та игра, о которой А.С. Макаренко писал в «Марше 30-го года». Именно этой игре Антон Семенович сулил большое будущее и оказался прав: «конкурс смекалки» не просто игра, это система организации внеклассной работы учащихся. А сколько игр он провел в своей жизни. Трудно перечислить!

Полная самоотдача в работе с детьми и в то же время неприспособленность Виктора Николаевича к радостям быта и многие другие причины делали его обычную жизнь очень тяжелой. В Москве он не смог добиться квартиры и с 1947 г. по март 1948 г. работал завучем в Шустинском детском доме под Москвой (станция Турист).  В марте 1948 г. он перешел на работу в систему детских колоний МВД, в Калининградскую область (поселок Даматау, потом г. Багратионовск). После расформирования колонии один год работал в Литве под Вильнюсом, затем вернулся в Калининградскую область в поселок Знаменск, где Терский стал работать учителем и больше своего места работы и жительства не менял. Здесь он преподавал рисование, черчение, труд и пение. И, конечно же, вел очень содержательную и интересную внеклассную работу, опыт которой был рекомендован как лучший школам и детским домам Калининградской области. Виктор Николаевич постоянно совершенствовал модели клубных занятий и игр, проводил практикумы с учителями Калининграда и области на базе областного Института усовершенствования учителей.

В 1950 г. В.Н.Терский начал систематически переписываться и проводить совместную экспериментальную работу с Кель О.С. по линии Академии педагогических наук. К тому времени Ольга Сергеевна стала сотрудницей академии. При ее непосредственном участии была организована опытная работа академических московских лабораторий в школе-интернате №2 и в школе № 315 по проверке в новых условиях модели клубных занятий и игр, созданных В.Н.Терским еще в практике А.С. Макаренко.

В 1960-е годы В.Н. Терский неоднократно приглашался академией из Знаменска в Москву для чтения лекций в школах академических научно-исследовательских институтов и Центральном институте повышения квалификации учителей. А для участия и проведения Всесоюзного семинара-практикума по внеклассной работе, проводимого на базе школы № 315, Центральный институт повышения квалификации руководящих работников народного образования пригласил Виктора Николаевича Терского.

Таким образом, его работа была замечена научной общественностью. Появились его единомышленники, последователи. Все это, похоже, было признанием деятельности большого мастера воспитательной работы.

Удивительно, как ему на все хватало сил! Ведь практикумы по рисованию, внеклассной клубной работе для учителей, воспитателей, вожатых он проводил во многих городах Молдавии, в Москве, Калининграде, Перми. И все это в свой отпуск. В 1965 г. В.Н. Терского не стало.

В 1950–60-е годы были опубликованы статьи В.Н. Терского в различных журналах и газетах, в том числе и центральных. В целом, им написано более 50 статей. Как результат взаимного сотрудничества с О.С. Кель, увидели свет следующие книги В.Н. Терского:  «Клубные занятия и игры в практике А.С. Макаренко» (1959 г., переиздана в 1961 г., в 1962 г. переведена и издана в Берлине); «Игра "Конкурс смекалки" в школе» (опыт школы-интерната № 12 г. Москвы, в соавторстве с О.С. Кель, 1960 г.); 1966 г. – «Игра. Творчество. Жизнь» (1966 г., в соавторстве с О.С. Кель, иллюстрации выполнены В.Н. Терским); «Вожатый, ты – педагог!» (1966 г., переиздана в 1973, 1984 гг.) Две последние книги публиковались уже после смерти В.Н. Терского [8; 9; 11–15].

Надо сказать и об эпистолярном наследии Виктора Николаевича. Писал Терский много и многим. Почти каждое его письмо – это миниатюрное сочинение со множеством мыслей, раздумий и находок. Но, пожалуй, больше всего он переписывался с О.С. Кель. Замечательный мастер работал в Знаменке, а О.С. Кель жила и работала в Москве, и их научное сотрудничество осуществлялось в основном по переписке. Ольге Сергеевне он написал около 600 писем! Может быть, они когда-нибудь будут опубликованы полностью. По словам Ольги Сергеевны, эти письма совершенно по-новому раскрывают уникальный педагогический опыт А.С. Макаренко.

В заключение мы впервые знакомим читателя с письмами В.Н. Терского к  О.С. Кель  от 26 января и 2 февраля 1960 г.[1]

26.1.1960. (Терский В.Н. Знаменск, Калининградской обл. Гвардейского р-на, Луговая.)

«Мне так жаль, так грустно расстаться с очарованием прекрасного миража, что я еще не в состоянии написать Вам, дорогой мой друг Ольга – «Многоуважаемая Ольга Сергеевна», как очевидно следует, чтобы довернуть баранку руля тональности до поворота, положенного этикетом и общественным мнением, которое по-прежнему и упорно представляется мне дурацким и мещанским.

                Светик мой ясный!

                Как поступите Вы со всеми нашими писаниями – так и будет очень и очень хорошо. Поступите так – будет отлично, – этак, - будет великолепно. Я всегда просил и прошу Вас распоряжаться так как Вам нравится и, безусловно и всегда, любым Вашим действием буду искренне и вполне доволен.

                Писать Вам всегда удовольствие для меня. А что из этого выходит до сих пор «толк» - и это удваивает моё желание писать Вам.

                Правда, человек имеет непомерную жадность и никогда не бывает удовлетворен, всегда желая большего, чем есть.

                Если пустить в ход здоровую фантазию, опирающуюся на возможности и подлинное величие наших дней, то, подбодрившись, можно вообразить себе такую картину: НУЖНО И ВОЗМОЖНО СЕЙЧАС ГОРАЗДО ЛУЧШЕ ВОСПИТЫВАТЬ И ОБРАЗОВЫВАТЬ ДЕТЕЙ, ЧЕМ МЫ ЭТО ДЕЛАЕМ СЕГОДНЯ.               Чтобы работать как нужно и можно, необходимо прежде всего нам самим с беспощадной, я бы сказал даже злой, суровейшей критичностью посмотреть на свою работу самим, чтобы вытеснить всякий тлен самодовольства, самоуспокоенности, самокульта. Надо разъярить себя на подвиги нещадной самокритичностью. Посмотрим на дело сердито:

1. Способ печатанья статей и вообще печать может быть куда более могучим методом становления верной методики и техники педагогической работы, если не будет такой сказачно-длительной канители в этом деле, если не будет «поправок» и удивительно  БЕСПОНЯТЛИВОГО отбора, когда совсем ненужное печатается в огромном, затопляющем количестве. А нужное задерживается (необходимое, срочно нужное).

                Этот факт приводит к тому, что просто ЛЮДИ НЕ ЧИТАЮТ СОВСЕМ И ВОВСЕ, т.к. найти действительно нужное для дела, растворенное в морях болтовни СЛИШКОМ ТРУДНО.

                Налицо избыточная «мудрость» вавилонского столпотворения, где кто-то поразительно бестолково сортирует нужное и ненужное в методах и технике в погибельном для дела соцвосовском стиле.

2. Почему-то неоспоримо доказанное ещё Антоном Семеновичем и много раз доказанное позже продолжает оставаться предметом осторожнейших обсуждений таких, например, дуботолок, как соратница Федотовой. И находятся «благодетели», которые «представляют» возможности доказывать и показывать ИМ (т.к. остальным всем это уже ясно) еще и еще раз НОВАТОРСТВО (!) Макаренко!!? А то, что уже явно и наверняка негодно, продолжает жить по инерции, по инертности этих дуботолов, которые никак не хотят понимать, что из РАБОТА и ЗАДАЧИ заключаются совсем не в том, чтобы благосклонно разрешать доказывать ИМ, ЧТО КУКУРУЗА является растением (а они будут по этому поводу выражать этакие солидные сомнения!), что совершенно уже недостаточно согласиться с тем, что эта кукуруза является действительно растением, что мало даже их согласия с тем, что это растение действительно полезно, что речь идет не о признании кукурузы, а о ее выращивании не на словах, а на деле. Так, уже давно устарели споры о значении очков в КС [коммунистическом соревновании – С.Н.], мы не можем уже втолковывать отдельным дуботолам (сил и времени на это нет), что речь идет не о признании техники Макаренко, а о ее творческом применении в работе.

Если АПН и Минпрос этим увлекутся, - мы можем им помочь существенно.

3. Страшенная активность деформаторов методики и техники работы коллектива Макаренко, якобы творчески изменяющих, а фактически искореживающих как угодно (и в сторону упрощенчества, и в сторону захламления) его учение и КАК РАЗ не вносящих в это учение необходимых, действительно творческих поправок на время, сейчас, в общем, дает картину движения: шаг вперед и сто шагов – во все стороны. Поэтому-то СЕГОДНЯ фактически труднее разобраться в деле по-рабочему, чем год назад. Т.к. НАДО НАЧИНАТЬ ВСЕ СНАЧАЛА и, прежде всего, отчислить детали системы от прилипших к ним чуждых, лишних наслоений, которые практически не только тормозят успехи, но часто гарантируют их отсутствие.

                И если говорить о деле, говорить по-рабочему, совершенно прямо, без стеснения и обиняков, то надо:

                4. Собрать не пионервожатых, а собрать всех корифеев педагогической науки и подробно РАССКАЗАТЬ ИМ, КАК НАДО ВОСПИТЫВАТЬ ДЕТЕЙ В КОЛЛЕКТИВЕ, потому что корифеи этого явно не знают и СОВЕРШЕННО НЕ УМЕЮТ делать. / Вот здорово! – Смешно? – Да. Но это факт /. И эти самые корифеи науки совсем не такие безнадежные истуканы, как о них думают ВСЕ педагоги практики (за редким исключением), которые преклоняются  перед корифеями только в стиле идолопоклонства <…>. Нет. Эти корифеи хорошие ребята не так уж безнадежно испорченные самомнением, которое с них можно стряхнуть, если тряхнуть. Это умные люди, напичканные страшным грузом нужного и ненужного, люди, много знающие и ничего не умеющие, отлично соображающие и говорящие, которых надо только направить на дело и вытащить из муры, в которой они с подвижническим старанием копаются зря. Их надо СПАСАТЬ, т.к. это очень и особенно ценные люди. А во имя счастья детей, великого дела нашего, надо пока что обеспечить этим столпам науки временно ВОЗМОЖНОСТЬ НЕ ПИСАТЬ ничего, не говорить, - пока они толком не разберутся в технике дела, что они НЕСОМНЕННО могут сделать и быстро и успешно. Только и тут, - опять таки, - не надо туманить им мысли ненужными и лишними словами.

                Однако речь идет не об отдельном сообщении, а о серьезной двухнедельной школе по 5 часов в день.

И как бы нахально с моей стороны это ни звучало, а это ТАКИ ТАК ЕСТЬ. И всякие перевоплощения этого необходимого дела в более удобную, приемлемую форму, фактически то ненужное, ничего не добавят, а могут иметь только минусы неизвестного значения, может быть и до приведения значимости дела к нулю и к отрицательным величинам, учитывая, что любую истину легко деформацией превратить в ее противоположность и искажения смертельно опасны. Но это всё, мой ясный светик Оля, конечно не имеет никакого практического значения, а публикация такого предложения возвела бы нас только в чин сумасшедших.

                Я это пишу Вам, как душе своей, потому что Вы никогда уже не сможете стать для меня только многоуважаемой Ольгой Сергеевной, потому что часть и сердца и разума моего слишком давно в Ваших руках и нет такой силищи, чтобы могла нарушить нашу святую дружбу. И нет у меня тайны, которую не сказал бы Вам.

                Вот и это бахнул. Сумасбродное оно, конечно. Но оно сидит, как твердая уверенность,  во мне очень давно. И я Вам, - секретно и тайно, конечно, - решил написать: до чего просто и обыкновенно мне представляется НУЖНЫЙ для дела его ход. Чтобы Вам понятно стало: куда я гнул, гнул и буду гнуть. Сейчас мне Вам это сказать надо потому, что та уверенность, полная уверенность в себя, которая у меня сегодня налицо МОЖЕТ исчезнуть, уже начинает периодически исчезнуть. Ведь время то бежит, - надо здорово смотреть на явления, связанные с неудержимым бегом времени, за которым мне может быть и трудно вскоре будет поспевать!

                Ведь сегодня сообщения Стаханова о его методе прозвучит совсем иначе, чем когда-то, а через сто лет это будет уже историей! А методику и технику Макаренко сегодня в историю впихивать смешно и нелепо, наивно, глупо и страшно вредно.

                Пока что мы идем вперед, несколько уходя вперед от современности (именно вперед, несмотря на любые препоны). Но нам не удается ПРАКТИЧЕСКИ проводить в жизнь и показывать новое, поскольку ведь только ВИД делается, что нам предоставляются якобы какие-то возможности, а ведь фактически то, по-деловому то НИКТО даже и не подумал серьезно разговариваить о деле из тех. Которые действительно могут что-то решать действительно могут обеспечивать хотя бы самый необходимый минимум рабочих условий, без которых успех немыслим.

                Ну, что стоит разговор с тов. Арсеньевым, который ну ровно же ничего не может?

                Ведь даже перед педагогом, воспитывающим Фонвизинского Митрофанушку, и то не стояли вопросы о прописке, жилье и т.п. делах. Разве только об этих искусственно нагроможденных трудностях надо говорить, чтобы серьезно начать серьезное дело /а не эксперимент, о котором вообще и говорит-то не стоит/?

                И с кем говорить?

                С директором института или интерната, который не равным же счетом ничего не может, кроме как мечтать? (и, несмотря на это, еще сразу же свяжет дело собственными соображениями, условиями и т.д., которыми его обяжут связывать). Это же все совершеннейшая чепуха, о которой и говорить не стоит. Эти же несолидные фокусы в стиле «начинай работать, а там видно будет» ничего путного дать не могут.

Я понимаю, что мы стоим в очереди. До нас очередь еще не дошла.

Дойдем. Очевидно, необходимо проявлять терпение и спокойствие и пока что делать все возможное в тех страшенно неудобных и дорогостоящих государству условиях, которые продолжают существовать, медленно изменяясь к лучшему, которое  улучшать можно было бы быстрее.

                Вы знаете, Оленька: я написал две статьи для учительской газеты в связи с предстоящим съездом. Обе были удачные. И обе я порвал. И правильно сделал. Не надо давать пищу для вредных деформаций. Это, во-первых. А во-вторых: ни одну из этих двух статей безусловно бы не напечатали все равно как надо целиком. А если изменить пару слов, то был бы вред. А ведь изменят то обязательно больше половины слов, самый смысл изменят. Поэтому уж лучше не писать, а сказать на съезде, если такая возможность будет. Сказать всегда лучше, т.к. тут правщики не могут корёжить и смысл понимают  верно почти все. Вообще то печать могла бы быть несравнимо сильнее устного слова, но, если говорить о пользе дела, то даже устная речь даёт несравнимо лучший эффект, чем печать, искажающая смысл по причине недомыслия «улучшающих» написанное.

Я провел такой опыт: когда-то для нашей обл. газеты я написал очень подробно о КС. Они напечатали, выбросив процентов 70 написанного и «немного» «улучшив» стиль изложения. У меня был черновик, и вот я, примерно однородным по составу группам учителей, делал сообщения о КС трижды:

1. Читал черновик, - поняли все и всё хорошо.

2. Говорил - поняли хуже. Было много вопросов. Ушло в общем больше времени на сообщения.

3. Читал напечатанную газетную статью – никто ничего не понял.

Это весьма приблизительные, наглядные мои констатации итогов. Это ненаучно. Но я очень внимательно, зорко изучал итоги (меня всегда больше всего интересуют именно итоги: что в результате ПОЛУЧИЛОСЬ). И я УВЕРЕН, ЧТО ЭТО ИМЕННО ТАК, как бывает уверен охотник, стрелявший в зайца, в том: попал он в зайца или «промазал» по наличию или отсутствию убитого зайца, хотя этот охотник и не проводит по этому вопросу научной работы.

Вот, видите, милая Оленька, - какой я безобразнейший тип в глубине моей души: под напускной скромностью в недрах моего сознания всегда таится совершенно непоколебимая уверенность в собственной правоте, в свои силы и никогда, никто и ничуть этой самоуверенности поколебать не мог и не сможет. 

И если как-то отказываешься иногда от сказанного, то исключительно из вежливости, или нежелания расстроить человека, или из опасения прослыть упорным ослом / каким в глубине души всегда остаюсь /. Говорят – люди меняются. – Очень приятно. Пусть меняются, лишь бы к лучшему. Очень рад. Увы, я что-то не меняюсь. – Случай абсолютного критицизма! Отношение к фактам и явлениям, конечно, изменяется, т.к. завтра я, естественно, пойму явление лучше, чем сегодня сразу, но сам то я остаюсь всегда таким  же. Это особенно незыблемо в отношении к людям, в чувствах к людям. Никогда не понравится тот, который не понравился и почти невозможно, чтобы понравившийся разонравился. Страшно невыносимо тяжело, если так все-таки получается. И зачем и почему и для чего нужно это постоянство чувств? –А вот есть же оно и его никак не выдерешь из сердца! И если я начну писать Вам еще большие дерзости и хамить еще больше, чем доселе, то это будет только этот самый непродуктивный процесс выдирания из души того, что выдрать нельзя.

Ваш В. Терский                              26/1 60 г.

 Иногда и лучше и порядочнее быть грубым. А я вот не могу. Мягокотелый  интеллигентик? – Пусть».

2 февраля 1960 г.

                «Дорогая Ольга Сергеевна! Вчера вечером получил нашу работу, читал ее почти до утра, немножко переспал… и то не зря, - успел увидеть сон. Который с некоторой дорисовкой решил Вам сообщить, т.к. он оказывается в общем, пожалуй, лучше отражает мое впечатление, чем рассудительные слова, тем более что словами то вообще трудно бывает иной раз передать сложную гамму впечатлений.

                …Снится мне, что входит в комнату Михаил Юрьевич Лермонтов. – Я к нему: «Спасите, родной, я что-то ничего сделать не могу!»

                Он прищурился так хитренько, весело, да и говорит: «Мне и самому нелегко было, ну да ладно уж, чем могу – помогу: вот – берите готовое!» - И дает мне рукопись, по объему – такая как наша.

                А во сне, ведь, все условно, - вот мне и думается, что важно, чтобы, во-первых, все соответствовало объему, оно немножко не то, что надо, - это во сне то мне и в голову не приходит. Я рад. Вижу – «Демон». Ну, думаю, тут уж комар носа не подточит. И вот мы с Вами несем куда-то наш труд в издательство, и там дядя такой солидный, вроде бы редактор, что ли, посмотрел и говорит: «Это хорошо! Демона я читал, хвалю, надеюсь – пройдет, только вот тут как то надо поправочку на время сделать… ну вот, например, - цифрового материала маловато, добавить надо, обосновать, комментировать, доказать, свое личное отношение к демону показать и т.д. и т.д.

                Сели. Работаем над хорошо знакомыми строчками. «Улучшаем» изо всех сил. Цифровой материал? – Пожалуйста!

… «И над вершинами Кавказа

Изгнанник рая пролетал» 24 раза. –

          Вот зараза! (Это потом, конечно, будет вычеркнуто. Но это – личное отношение к демону)

                Это пошло и грубо и нельзя думать, чтобы демону в наши дни не сделали прививку от полиомиелита и заразы он разносить не мог. Зачеркиваем. Пишем…

«невольник экстаза,

Твердь – его база  и т.д.»

«под ним Казбек, как грань алмаза

/как горная авиабаза/».

                  И т.д. и т.д. и т.д.

                Потом кто-то правил. Потом еще кто-то правил. Еще и еще раз тру-ля-ля.

                И вот: Готово! Давайте еще раз поправим сами!

                Читаю. Не знаю. Михаил Юрьевич! Помогите! Он читает. Тоже не узнает. Старается. Пар от него идет от натуги.  Получается что-то вроде:

«И на вершинах Кавказа

Установлена лыжная база,

И лед сверкает, как грань алмаза…

Но это ничего…

А демонам тут делать нечего…» и т.д.

                Лермонтов встает и заявляет: «Это уже нечто новое. Как честный человек, я не берусь утверждать, что оно хуже. Но я такое, при всей моей фантазии, не совсем ясно себе представляю».

                Начинаю читать.

Значение игры в воспитании (стр.3). Было: Диапазон значения игры необычайно широк. Слово значение заменено словом ВЛИЯНИЯ.

                С этим согласиться очень трудно, хотя нет тавтологии, нет теперь повторения слова ЗНАЧЕНИЕ (вроде бы лучше сделано!). Но давайте вдумаемся: что произошло от такой замены слова? Что ВЛИЯНИЕ широко, - это (всем) и очень давно и очень (ясно) понятно (и дальше (мать) СРАВНИТЕЛЬНОЕ с другими средствами воспитания ЗНАЧЕНИЕ, РОЛЬ, СИЛУ ИГРЫ, а говорить о широте влияния игры нет НИКАКОГО смысла, т.к. это и ускучняет и обессмысливает сказанное. Говоря о ВЛИЯНИИ игры надо говорить О СИЛЕ этого влияния, а никаких не о его широте.

                И так, начиная с первой страницы и до самой последней страницы Я ЛИЧНО (это, конечно, мое субъективное, но чаще не мнение, а убеждение идет какое-то совершенно мне НЕПОНЯТНОЕ (а потому я никак не могу судить о том: хорошо или плохо, с объективной точки зрения) изменение смысла, которое мне лично дает впечатление обессмысливания, обескровливания, а часто просто ухудшения в литературном отношении.

                Все это, как всегда у меня, очевидно преувеличено. Не так уж сильно искорёжено, чтобы КОЕ-ЧТО нельзя было понять. Сила общего впечатления несомненно ослаблена, но… верю… поймут сколько то… польза будет… операция вся эта – да здравствует, коль она неизбежна (тем более, что и печатный текст – напечатанное на машинке, - уже есть известная деформация, а дальше «с легкой руки» машинистки всё идет, как по маслу и с большим размахом).

                Из этого всего обидно только одно: что зря я думал над каждым словом, напрасно стремился писать меткие слова, надо было писать кое-как, лишь бы как-нибудь передать смысл. Все это, что получилось то, вероятно не так уж и плохо, как кажется мне. Первое впечатление ужасное, но потом, чем больше читаешь, тем меньше режет слух и, в конце концов, вероятно, оно терпимо. Только плохо то, что этот язык плохо понятен людям. Моя совершенно неисправимая слабость заключается в том, что я ничего написанного (ни мною, ни кем-либо другим) ИСПРАВЛЯТЬ никак не могу. И если я сказал или написал ТАК, то значит, так я и думаю и начать думать иначе я скоро не могу, на это, во всяком случае, нужны долгие годы. Если кто-то сказал или написал ТАК, то значит, так он и думает, если это вообще не попугай или если он не является актером, повторяющим слова автора пьесы.

                Я САМ ОДИН НИЧЕГО МЕНЯТЬ НЕ МОГУ. Мне легче написать всё вновь, чем изменить хотя бы одно слово. МЫ изменяли, МЫ. Но ведь при этом была ассоциация НАШИХ, а не одних моих соображений. Тут мне советоваться не с кем. Я один. И ничего я один улучшить не могу. Нет тут человека, который бы хоть мало-мало разбирался в этих вопросах. А Ларину я не вижу уже давно, в ИУУ буду только 5-го, но и там вероятно не будет времени сколько-нибудь обстоятельно поговорить о нашем труде, но работать над ним, разобраться в нем. Не с кем.

                Формально я мог бы кое-что реставрировать, перефразировать. Но Вы же не такой мне друг, перед которым я должен демонстрировать свое показное старание, без фактического улучшения работы. Я этого не могу. А фактически улучшить мы могли бы вдвоем, но никак не я один. И все-таки что смогу я, конечно, сделаю. Но меня волнует вопрос: как долго я могу задержать рукопись? Судя по Вашим письмам, - надо быстро ее вернуть? – И я не думаю, что из-за очень небольших улучшений, которые я тут один смогу сделать, стоит задерживать рукопись. Правда? /Если я буду посвящать ей все мое свободное время, то едва ли более чем 3-4 листка в день смогу сделать чуть-чуть лучше. Как быть? Ну, целую Вас всех. Будьте здоровы.

Ваш В. Терский»

1. Arhivnyy fond «A.S. Makarenko» Nauchno-memorial'nogo centra deyateley pedagogiki im. M.N. Skatkina FGBNU «Institut strategii razvitiya obrazovaniya RAO».

2. Arhiv Kel' O.S. (Dva varianta avtobiografii V.N. Terskogo).

3. Vinogradova M.D. Vospominaniya [Tekst] / M.D. Vinogradova // Neizvestnyy Makarenko. Vyp. 19 / Sost. S.S. Nevskaya. M., 2009.

4. Vospitanie grazhdanina v pedagogike A.S. Makarenko [Tekst]: V 2 ch / Avtor monografii, primechaniy, redaktor-sostavitel' S.S. Nevskaya. - M.: Akademicheskiy Proekt; Al'ma Mater, 2006. - 640 s. s il. (Bestseler vospitaniya).

5. Makarenko A.S. Pedagogicheskaya poema. Polnaya versiya [Tekst] / A.S. Makarenkr; sost., vstup. st., primech., komment. S.S. Nevskaya. - M.: Izdatel'stvo AST, 2018. 640 s., s ill. (Bestsellery vospitaniya).

6. Makarenko A.S. Pedagogicheskie poemy: «Flagi na bashnyah», «Marsh 30 goda», «FD-1» [Tekst] / Sost., vstup. st., primech. S.S. Nevskaya. - M.: Izdatel'stvo ITRK, 2013. - 656 s.

7. Nevskaya S.S. Istoriya Otechestva cherez prizmu sudeb ee dostoynyh grazhdan: nezabyvaemaya druzhba s Margaritoy Dmitrievnoy Vinogradovoy [Tekst] / S. S. Nevskaya // Zhurnal pedagogicheskih issledovaniy. Obschestvo s ogranichennoy otvetstvennost'yu «Nauchno-izdatel'skiy centr INFRA-M» . -2018. - T. 3. - №. 1. - S. 162-180. URL: https://naukaru.ru/ru/nauka/article/20353/view

8. Kel' O.S., Terskiy V.N. Igra «Konkurs smekalki» v shkole. Opyt shkoly-internata № 12. - M., 1960.

9. Kel' O.S., Terskiy V.N. Igra. Tvorchestvo. Zhizn'. Organizaciya dosuga shkol'nika. - M.: Prosveschenie, 1966.

10. Koralenko L.E. Velikiy master vospitatel'noy raboty. (Pamyati V.N. Terskogo) // V sb. Makarenko A.S. Kniga 7. - L'vov, 1969.

11. Terskiy V.N. Vozhatyy, ty - pedagog!. - M.: Molodaya gvardiya, 1966.

12. Terskiy V.N. Klubnye zanyatiya i igry v praktike A.S. Makarenko. - M., 1961.

13. Terskiy V.N. Nauka upravleniya. K 90-letiyu so dnya rozhdeniya A.S. Makarenko //Detskaya literatura. - №3. - 1978. - S. 32-36.

14. Terskiy V.N. O p'ese «Mazhor» //Sovetskaya pedagogika, - 1969, iyun' 6. - S.125-128.

15. Terskiy V.N. O razvitii tehnicheskogo tvorchestva detey v opyte A.S. Makarenko // Shkola i proizvodstvo. - 1963. - № 3. - S. 20-22.