Moskva, Moscow, Russian Federation
Moskva, Moscow, Russian Federation
The authors of this article put semasiologically integral multi-code practices unified by definite axiological and ideological characteristics in the focus of the study. Particular attention is herewith paid to the description of correlative components of discursive interaction which objectify typological features of political and religious social and communicative systems in the Russian language.
political discourse, religious discourse, socio- and linguo-cultural constants, linguo-cultural sense.
Современная эпоха, предполагающая поликультурность и полилингвальность общества, детерминирует каждодневное включение субъектов в социальное интерактивное пространство, что ведет к формированию определенных коммуникативных отношений и ролей участников того или иного типа вербального взаимодействия. Как результат вопросы функционирования социально-коммуникативной системы, ее структурно-семиотической организации, механизмов образования и бытования важнейших общественных реалий приобретают особую значимость. Глобальные и локальные информационно-коммуникативные пространства характеризуются все большим усложнением взаимоотношений в социальном поле, расширением семасиологической сферы, увеличением в ней коннотативных элементов, что, с одной стороны, обусловливает необходимость актуальной оценки и интерпретации, с другой, направляет исследовательскую мысль в методологические рамки критического дискурс-анализа, важнейшей особенностью которого следует считать целеустановку на изучение механизмов создания социально детерминированных идей и объектов, составляющих наш универсум, и способов их объективации во временном аспекте. В этой связи определяющим звеном в построении модели социальной бытийности и образа мира в целом оказывается дискурс (в широком смысле — эмотивно-информационная интеракция, отражающая связь между языком и действительностью), поскольку образы и понятия производятся и становятся реальными лишь в рамках дискурсов, а социальные взаимодействия не могут быть поняты без отнесения к дискурсивным практикам, в которых формируются их значения. Будучи многомерным социокультурным явлением и семантическим мультимодальным единством, включающим разные аспекты коммуникации (установление и поддержание контакта, эмоциональный и информационный обмен, оказание воздействия друг на друга) и репрезентирующим некую область функционирования языка, вовлеченного в поле оценок, когнитивных установок и мифологем различных социальных групп [5, с. 4], дискурс не только объективирует «взаимопроникновение» различных семиотических систем, но и одновременно генерирует сложные реализации вербальных и невербальных составляющих. Многообразные дискурсивные практики как отдельные пространственно-временные образования — возможные миры — находятся в состоянии непрерывного развития, предполагающего взаимообусловленность, взаимовлияние и взаимодополнение разных дискурсивных типов и жанров, каждый из которых есть интеллектуально-поведенческая проекция социальных отношений [4]. Не случайно современная парадигма дискурсивных практик, реализующихся в социетальном пространстве, все более расширяется, охватывает новые речеповеденческие явления, и в поле научного описания сегодня попадают:
• персональный дискурс (бытийный и бытовой);
• институциональные дискурсы (педагогический, научный, административный, военный, спортивный, медицинский, политический, массмедийный, религиозный, семейный и др.);
• дискурсы идентичности (национальной, наднациональной, региональной, религиозной и др.);
• идеологические дискурсы (демократии, гражданственности, парламентаризма, авторитаризма, популизма, расизма, фашизма и др.);
• дискурсы нелигитимных практик (экстремистский, террористический, радикальный и др.);
• бизнес-дискурсы (делового общения, маркетинга, корпоративной культуры и др.);
• арт-дискурсы (театра, кино, литературы, изобразительного искусства, архитектуры, моды и др.);
• дискурсы субкультур (различных молодежных культур, криминальный, наркологической, игровой и иной зависимости и др.);
• дискурсы среды обитания (дома, интерьера, города, ландшафта и др.);
• дискурс тела (телодвижений, бодибилдинга, сексуальный и др.);
• дискурс сновидений и др.
1. Afanas’eva E. M. Arkhitektonika russkoy stikhotvornoy molitvy // Studia Slavica Savariensia. 1-2. 2008. HU ISSN 1216-0016. Red. Gadánji Károly. Viktor Moiseenko. Szombathely Sombatkhey 2008. Vengriya. S. 7-15.
2. Bobyreva E.V. Religioznyy diskurs: tsennosti, zhanry, strategii (na materiale pravoslavnogo veroucheniya): Avtoref. dis. na soisk. uchen. step. dokt. filol. n. Volgograd, 2007.
3. Bozhenkova N.A., Atanova D.V. Verbal’nye sposoby otrazheniya lingvokul’turnykh traditsiy sotsiuma (na materiale russkogo, angliyskogo i nemetskogo yazykov) // Izvestiya YuZGU. Ch. 2. 2012. № 5. S. 269-274.
4. Bozhenkova R.K., Bozhenkova N.A. Nekotorye mysli o prirode lingvokul’turnogo soznaniya yazykovoy lichnosti // Current Issues in the Study and Teaching of Russian Language and Culture: International Forum on Research, Theories, and Best Practices. USA, Washington, D.S. 2007. P. 43-48.
5. Deyk T.A., van. Diskurs i vlast’: reprezentatsiya dominirovaniya v yazyke i kommunikatsii. Per. s angl. M.: Librokom, 2013. 344 s.
6. Fillips L.Dzh., Yorgensen M.V. Diskurs-analiz. Teoriya i metod / Per. s angl. 2-e izd., ispr. Khar’kov: Izd-vo «Gumanitarnyy tsentr», 2008.
7. Sheygal E.I. Semiotika politicheskogo diskursa. Volgograd, 2000.
8. Bozhenkova R.K. Comprehension of text in the aspect of linguistics and culturology / R.K. Bozhenkova. Raleigh, North Carolina, USA: Lulu Press, 2015. 153 p.
9. Winch R. The idea of a social science. London: Routledge & Kegan Paul, 1958.
