Москва, г. Москва и Московская область, Россия
В статье рассматривается проблема организации пространства в романе немецкого писателя Т. Фонтане «Эффи Брист». Изучается проблема репрезентации «своего» и «чужого» пространства в их соотнесенности с такими понятиями, как «культура» и «варварство».
Т. Фонтане, пространство, «Эффи Брист».
Вопрос о соотношении «своей» и «чужой» культур в романе «Эффи Брист» актуален, так как одним из важных сюжетообразующих элементов романа является пространственное перемещение героини, процесс ее адаптации в «чужой» среде Нижней Померании (город Кессин). Однако «иная» среда становится для героини и «своей» и «чужой» одновременно. «Своей» она остается потому, что Эффи говорит на родном языке, почти не порывая с привычным ей укладом жизни. При этом город Кессин – это пространство, отмеченное присутствием «чужого», азиатского начала, и это одна из причин, делающая Кессин для героини пространством «чужим».
Поэтому цель статьи состоит в следующем: представляется нужным прояснить характеристики «своего» и «чужого» пространств для главной героини; на уровне поэтики романа выделить другие оппозиции, связанные с противопоставлением «своего – чужого», и важные в философском и культурологическом отношении, например: «культура – варварство», «Европа – Азия».
С именем Т. Фонтане связывают становление немецкой реалистической прозы XIX-го в. При этом нельзя не согласиться с утверждением W. Müller-Seidel о том, что природа реалистического повествования Т. Фонтане кардинально отличается от, например, бальзаковской [1, c. 352—353]. Автор далеко не всегда следует точной топографии и фактографии, язык героев мало коррелирует с реально бытовавшими областными диалектами. Поэтому вывод ученого таков: Т. Фонтане обращается к анализу «реалистических», типичных для того времени ситуаций, пренебрегая порой точностью деталей. Так, ситуацию, описанную в романе «Эффи Брист», ученый возводит к имевшему в 80-е годы общественный резонанс скандалу между одной супружеской парой, закончившемся изгнанием супруги и смертью ее любовника на дуэли. Но и здесь Т. Фонтане существенно изменяет реальный сюжет как минимум в двух его составляющих: во-первых, в реальности прототип Инштеттена отбывал наказание за дуэль, затем был помилован, продолжил карьеру, его бывшая супруга пережила его на десять лет. Так, в романе Т. Фонтане отсутствует тема государственного вмешательства в попытку разрешить семейный конфликт [1, c. 361]. Во-вторых, что будет для нас очень важно, появляется экзотическое для героини пространство города Кессин, выдуманного писателем и помещенного им в реально существующую Нижнюю Померанию. В то время, как реальная коллизия между супругами происходила в Дюссельдорфе. Зачем нужно это экзотическое пространство, какова его роль, наряду с другими «чужими» культурами, упоминания о которых также фигурируют в тексте? Это вопрос, на который мы попытаемся дать ответ в своей статье.
Так как основная коллизия романа связана с судьбой главной героини, то нужно отметить, что оппозиция «свое – чужое» существует, прежде всего, в сознании Эффи. «Свое» пространство включает для героини такие понятия, как «своя» история, ценности, присущие «своей» культуре. «Своя» культура совмещает, казалось бы, взаимоисключающие вещи: с одной стороны, история Германии, показанная в большей мере сквозь призму частной истории семьи Бристов сводится для героини преимущественно к военным победам. Ощущение гордости от собственных побед и определяет атмосферу времени. Бристы участвовали в Фербеллинском сражении (17 век, война со шведами). В саду дома в Гоген-Креммене поставлен памятник в честь победы под Ватерлоо. В начале романа домочадцы Эффи празднуют день Седана (военный праздник, отмечаемый в честь победы немцев над французами во время Франко-прусской войны 1870 г.). В романе говорится о том, что у «пруссаков много юбилеев побед». Помимо этого, Эффи гордится благородством своей родословной. Таким образом, гордость за военные победы создает у героини чувство защищенности, «почвы».
С другой стороны, «своя» культура в понимании Эффи всегда гуманна. В начале романа она с подругами упоминает о неких женщинах, которых топили в пруду за неверность, но, по ее словам, «здесь ничего подобного не происходит. Это было в Константинополе....» [2, с. 28]. Увидев на прогулке жертвенные камни, Эффи уверена в том, что они принадлежали вендам (славянским племенам), и удивляется, когда ее убеждают, что жертвоприношения здесь совершали германцы. Таким образом, для Эффи важна оппозиция «здесь-там». Пространство «здесь» – уютное, мирное, комфортное, «свое», – это пространство победителя, «там» – страшное, как правило, еще и относящееся к темному прошлому, косвенно связываемое со славянским миром. И вот Эффи попадает в атмосферу «чужого» пространства, города Кессин, реальным прототипом которого был город Свинемюнде, в котором Т. Фонтане провел свои юношеские годы.
Нижняя Померания воспринимается Эффи именно как «чужое» пространство. У такого восприятия есть и исторические предпосылки. Нижняя Померания была долгое время разделена между различными государствами: Швецией, Пруссией, во время наполеоновских войн она была оккупирована Францией. После падения Наполеона в 1815 г. эта область целиком отошла Пруссии.
Описанию «чужого» пространства преданы романтические черты. Оно экзотическое, необычное и шокирует Эффи. При первом попадании героини в него в тексте возникает слово «unheimlich» («жуткое») по отношению к луне, которую видит героиня: «Она прекрасна, но свечение ее внушает жуть. В Италии она никогда не производила на меня такого впечатления, даже когда мы ехали из Местры в Венецию. Там нас тоже окружали болота, вода, лунный свет, и я боялась, что мост вот-вот провалится, но там не было ничего призрачного» [2, с. 59]. Таким образом, для Эффи существуют как бы две луны – «своя» и «чужая», внушающая мистический ужас. Эффи пытается объяснить ощущение ужаса влиянием Севера, но ее муж насмехается над этим объяснением. И Инштеттен подчеркивает, что красота Кессина вызывает чувство ужаса. Рассказывая о могиле китайца, он говорит, что пейзаж в этом месте «очень красиво и вместе с тем страшно» [2, c. 57]. Именно он показывает Эффи «чужую» луну.
Что еще характеризует Кессин? Этот городок отчасти сопоставим с Америкой, ведь в нем очень мало коренного населения: «Что же до жителей прибрежных торговых городков, то все они переселенцы..» [2, c. 57]. Кессин становится новым Вавилоном со смешением языков и культур, реализующий в себе идею глобализации, как бы ее назвали на современном языке: «на праздники, ярким солнечным утром, можно увидеть на наших крышах флаги всей Европы, а также с полосами и звездами и с изображением китайского дракона» [2, c.68]. Кессин для Эффи есть ни что иное, как воплощение бездомья, ведь даже дом супругов не их собственный, а капитана Томсена. В пространстве Кессина многие теряют свою национальную идентичность.
Таким образом, есть Кессин романтический со страшно-прекрасной луной и есть торговый, прозаический.
Коренным населением являются кашубы, по отношению к которым переселенцы-торговцы держатся обособлено. Но кашубы – коренной этнос, едва ли не единственный раз упомянутый в романе. Погружения в бытописание кашубов или исследования природы национальной психологии, как мы могли бы ожидать от писателя-реалиста, тем не менее, в романе не происходит.
Национальный колорит не попадает в поле зрения автора и тот создает пространство иное – мифологическое. Пересёкшая «чужое» пространство героиня попадает в мир фикций, для которого тема привидений, смерти, потустороннего становится одной из основных.
Основная мифологема роман связана с образом китайца. Как отмечает большинство исследователей, оппозиция «свой – чужой» приобретает здесь, прежде всего, мифологический характер. Китаец – персона абсолютно чуждая как европейцам и кашубам, так и миру живых в целом.
Т. Фонтане фиксирует такую черту времени, как тенденцию к демонизации чужого. Восприятие «чужого» кессинским обществом мистично, «чужое» азиатское начало демонизируется и отрицается, так, всеобщее осуждение вызывает попытка, предпринятая одним из священников, похоронить китайца в пределах христианского кладбища. И Эффи, боящаяся китайца, разделяет коллективные представления о «чужом».
Почему же именно образ китайца становится главным средоточием романа? Оказывается, эти коллективные представления напрямую вызваны историческим временем, когда происходит действие романа. Именно тогда Германия ведет политику активной экспансии в Китае, и демонизация «чужой» культуры нужна была для того, чтобы эти действия представить легитимными. В романе мы видим один из политических мифов, характеризующих эпоху [3, c. 206–207].
Важно, что «чужое» как демоническое начало проявляет себя именно во сне, Эффи кажется, что китаец приходил во время ее сна. Этот факт вызвал множество психоаналитических интерпретаций романа. Не вдаваясь в детали интерпретаций такого толка, скажем лишь одно: Т. Фонтане удивительно связывает «частное» и «общее», общую атмосферу эпохи с ее установкой на демонизацию чужого и внутреннее ощущение Эффи. Поэтому в «чужом» пространстве, имеющем и исторический прототип, как бы «объективируется» не только субъективный мир Эффи, но и настроения эпохи.
Тема «чужой» культуры возникает и в обсуждениях героями литературных произведений. Так, лирика Гейне становится предметом обсуждения в разговоре Крампаса и Эффи. Для Крампаса Гейне не только автор любовной лирики, но и литератор, вносящий тему «чужого» в роман, меняющий само представление европейцев о соотношении понятий «свое» и «чужое». В разговоре Крампас пытается пересказать Эффи стихотворение Гейне «Вицлипуцли», где речь идет о человеческих жертвоприношениях.
Основная тема стихотворения – это тема узнавания «своего» в «чужом», гротескный и саркастический взгляд на историю европейской цивилизации. Лирический герой совершает вымышленное путешествие в Новый Свет и находит там много того, что присуще и Европе. Так, жертвоприношение испанцев мексиканскому богу Вицлипуцли сравнивается Г. Гейне с христианским обрядом Евхаристии.
Почему Крампаса привлекает именно это стихотворение? Ведь его сквозная тема – «своего» и «чужого», неразличимости европейского и неевропейского, стало быть, и оппозиция «культура» – «варварство», столь важная для Эффи, в художественном мире романа оказывается спорной. Стихотворение Г. Гейне заставляет вспомнить упомянутый нами раньше эпизод, когда Эффи удивляется тому, что жертвенные камни принадлежали древним германцам, а не вендам.
Таким образом, сама оппозиция между обществом «культурным» и «варварским» оказывается фиктивной, как показывает это стихотворение, этот факт заставляет по-иному посмотреть и на эпизод дуэли. Хотя сложно увидеть в ритуале жертвоприношения зачатки будущих дуэлей, тем не менее, по замечанию одного из исследователей, архаическое общество с его кровавыми жертвоприношениями, возможно, выступает в романе как пародийный прообраз современных общественных устоев [3, c. 105]. Так как техника Т. Фонтане предполагает сложную систему лейтмотивов, предвосхищающих основное событие, дублирование эпизодов, то, как мы можем предположить, и тема жертвоприношения возникает два раза в романе не случайно.
«Чужое» и «свое» герои воспринимают по-разному. В одной из реплик Инштеттена, высказанной после дуэли, у него возникает романтическое желание бегства: «и вот какой выход я нашел наилучшим – прочь отсюда, уехать куда-нибудь к чернокожим, которые понятия не имеют, что такое честь и культура. Вот счастливцы!» [2, c. 283]. Такой исход предполагается Инштеттеном не без позерства взамен христианскому покаянию: «я не могу изображать грешника в покаянной власянице» [2, c. 283]. Культура понимается в данном случае Инштетеном как насилие, как набор неких конвенций, которым каждый человек должен следовать вне зависимости от своей воли.
В тексте возникает, как минимум, два разных представления о «чужом»: представление в духе Руссо о «естественной» дикости (у Интшеттена), о жестокости нецивилизованных народов (у Эффи). И то, и другое представление – не более, чем мифология, возникающая у определенных героев в конкретных ситуациях.
Как мы видим, сознание основных героев романа предельно мифологично, оно тяготеет к традиционным и обобщающим представлениям, к бинарным оппозициям. Кажется, что, попадая в Кессин, Эффи оказывается в мире воображаемого, мире фикций, но, как выясняется потом, вся ее жизнь оказывается поломанной из-за фиктивных представлений мужа о чести, достоинстве, обществе. И это происходит уже в рамках «своего» пространства. В мире фикций, изображенном Т. Фонтане, реальна лишь смерть.
Мы уже говорили о том, что повествовательная манера Т. Фонтане предполагает дублирование схожих эпизодов в «своем» и «чужом» пространствах. Однако, если в сознании героини «свое» и «чужое» противопоставляются, то в целом для художественного мира романа такой оппозиции, как кажется, не существует. «Свое» и «чужое» роднят общие темы и лейтмотивы. Например, тема смерти общая как для «своего», так и для «чужого» пространств. Дом героини в ее родном городе примыкает к кладбищу. Примечательна в романе символическая деталь, придающая всему происходящему оттенок абсурдности: «…железная калитка в кладбищенской стене отворилась, и в сад вошли три молоденьких девушки» (описание одной из сцен в Гоген-Креммене) [2, c. 21]. Появление молодых девушек со стороны кладбища весьма примечательно, этот мотив как бы предвосхищает смерть Эффи в конце романа. В начале же романа вскользь упомянута картина швейцарского художника А. Бёклина «Остров мертвых», получившая колоссальную популярность в Европе на рубеже веков. Наконец, городок Кессин представляет собой пространство, замкнутое настолько, что, как кажется, все возможные пути главной героини проводят ее мимо могилы китайца или прямо к ней. Героев в Кессине мало интересует политика, философия, история, насущные проблемы общества, предметом разговоров Эффи с окружающими становится искусство и, варьируемые на разный лад, истории о привидениях.
Уже в Италии у Эффи возникает страх падения в бездну, который обостряется уже в Кессине.
Наконец, подобно «чужому» китайцу, Эффи оказывается похороненной за пределами кладбища, но на территории своей усадьбы, этот факт может символизировать то, что семья приняла Эффи в то время, как общество от нее отвернулось.
Кессинский дом становится для Инштеттена «домом с привидениями», каковым он был для Эффи после дуэли.
Таким образом, оппозиция «свое – чужое» присутствует только на уровне сознания главной героини. У «чужого» пространства в тексте свой особенный статус: с одной стороны, это мир Нижней Померании, имеющий реальный исторический прототип, с другой – оно же коррелирует с внутренним миром главной героини, с ее страхами и потаенными желаниями, именно в «чужом» пространстве реализуется то, что было скрыто в «своем».
1. Müller-Seidel W. Theodor Fontane. Soziale Romankunst in Deutschland. Stuttgart; Weimar, Metzler, 1994.
2. Фонтане Т. Эффи Брист. М.: Худож. лит., 1960.
3. Reichelt G. Fantastik im Realismus. Stuttgart; Weimar, Metzler. 2001.
