сотрудник с 01.09.2008 по 31.12.2018
Тамбов, Россия
сотрудник с 01.01.2014 по настоящее время
Тамбов, Тамбовская область, Россия
УДК 10 Философия
ГРНТИ 02.91 История философии
ОКСО 47.04.01 Философия
ББК 87 Философия
ТБК 80 Гуманитарные науки в целом
BISAC PHI016000 History & Surveys / Modern
В статье представлен сравнительный анализ поздних работ Витгенштейна и Гуссерля, в которых проблема языка является общей почвой для исследования этих двух центральных фигур феноменологии и аналитической философии. Автор развивает свое исследование в двух частях. Первая − рассматривает подход Гуссерля к языку в «Логических исследованиях»; оставляя за собой трансцендентное размышление о языке, пересмотрена феноменологическая концепция, согласно которой сфера логики неотделима от сферы опыта. Основное внимание во второй части уделяется более поздней философии Витгенштейна, которая перешла к концепции изоморфных отношений между языком и миром.
аналитическая философия, язык, Витгенштейн, Гуссерль, феноменология, языковые игры
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-311-00123 «Язык и мир в философии Л. Витгенштейна
и М. Хайдеггера: философско-компаративный анализ»
Проблема языка в настоящее время является отправной точкой исследования различных философских направлений и концепций. Противостояние между лингвистической философией и феноменологией в вопросе о языке стало возможным благодаря особенности этих двух движений мысли. Поэтому обращение к воззрениям Л. Витгенштейна и Э. Гуссерля является актуальным и своевременным. В труде «Логические исследования» (1900, 1901) Гуссерля можно увидеть, что теория значения остается неполной, если мы рассматриваем только идеальные единицы значения (или тождества действительности), которые составляют логическое «содержание» нашего языка [1]. Эти идеальные единицы не зависят от разнообразных актов множественности психологических переживаний, в которых они представлены. Эти идеальные единицы, рассматриваемые по своему логическому содержанию, подлежат формализации и аксиоматизации и подчиняются теории теорий, высшей задаче логики. Возникает вопрос о том, как данные значения позволяют выразить реальность. В концепции «назад, к самим вещам» Гуссерль пошатнул три логики: логику смысла или чистую грамматику, которая устраняет плохо составленные значения; логику последовательности или логику следствия, которая устраняет формальное противоречие; и, наконец, логику истины, которая устраняет материальное противоречие и разногласия с опытом [2, p. 9].
Следовательно, было бы совершенно неверно представлять Гуссерля философом, который начал бы свою логику с поворота к миру. Именно потому, что мы всегда находимся в языке, в культуре, в движении к формализации и построению теорий, оригинальное остается тем, к чему относятся наши знаки. Логика истины − это то, что постоянно возвращает к миру.
При чтении работ Витгенштейна после трудов Гуссерля, кажется, трудно найти точку соприкосновения между двумя философиями языка. В «Философских исследованиях» (1953) Витгенштейн не пытается перейти от логического языка к обычному языку посредством трансцендентной рефлексии [3]. Напротив, философ находится прямо перед языком и смотрит на то, как он работает в обычных жизненных ситуациях. Витгенштейн как бы говорит нам: «Не думай, а смотри!». В результате язык перемещается из области философских затруднений в область правильного функционирования. Если Гуссерль задается вопросом, как формализм «возвращается» через логику истины в уже существующий мир людей, то Витгенштейн изучает, как функционирует язык, который не отклоняется от нелингвистического контекста практических потребностей и намерений.
Таким образом, Гуссерль и Витгенштейн оба говорят о языке в его отношении к жизни, но зачастую их мнения непримиримы и почти несравнимы. У Гуссерля мир жизни не рассматривается напрямую, а направлен косвенно, как на то, к чему относится логика истины; мир жизни преднамеренно нацелен на «обратный опрос», основанный на логических суждениях. Витгенштейн, напротив, кажется, погружается сразу в этот мир жизни, язык которого является формой деятельности, такой как есть, пить, спать [4, c. 202]. Тем не менее было бы интересно найти особый термин, используемый в лингвистике и на который, похоже, не ссылаются ни Гуссерль, ни Витгенштейн, для того, чтобы лучше понять мнение первого и концепцию второго. К примеру, различие между «языком» и «речью», введенное Фердинандом де Соссюром в «Курсе общей лингвистики» [5]. Посмотрим, как данное различие может прояснить дискуссию. Начнем с высказывания Витгенштейна: «Слово ("языковая игра") должно прояснить здесь, что язык является частью деятельности или формой жизни» [3, с. 82].
Данное мнение доказывает, что Витгенштейн создал не теорию «языка», а теорию «речи». И «речь» является «частью деятельности или формой жизни», а не «языком»; теперь «речь» предполагает «язык» особым образом: во-первых, как социальный феномен, т.е. как институт, который все еще принадлежит жизни, а затем (и прежде всего) как систему знаков. Теперь, если «речь» является формой деятельности, это не относится к «языку» как к закрытой системе, в которой знак противопоставляется другому знаку, а знаки, рассматриваемые отдельно, предполагают всю систему [6, с. 159]. В свою очередь, система отделяется от жизни в той же степени, в которой она стремится сблизиться с самой собой. Следовательно, теория языка предполагает не одно, а два определения смысла: первое − объясняет принадлежность к системе знаков, и второе − объясняет приложение к реальности, употребление и использование языка. Второе определение может быть определением Витгенштейна: значение слова − это его использование в языке, при условии, что «язык» означает свободное сочетание знаков в новых предложениях и в конкретной ситуации [7]. Но это определение предполагает предыдущее описание, касающееся состава знака как знака до его использования. В этом смысле следует сказать, что любое прагматическое определение языка предполагает семиологическое определение. В этом семиологическом определении необходимо рассматривать «язык» как систему, где каждый знак должен быть определен как внутреннее отношение означающего и означаемого, и все знаки должны быть связаны посредством их различия в системе.
Это различие между «речью» и «языком» позволяет сформулировать разнообразие языковых игр в единую функцию языка, не сводя ее к сущности, общей для многообразия использования [8]. Речь идет о систематическом единстве языка, которое можно найти в фонологии, морфологии и даже лексикологии. Поэтому мы можем сохранить не только понятие использования, но и понятие многообразия языковых игр, при условии, что эти языки относятся к одному языку, например, как «речь» к «языку». Можно даже дать больше свободы разнообразию видов использования, тем более мы упоминали о системном характере языка. С этим систематическим единством языка, в отличие от неисчислимого разнообразия использования речи, мы возвращаемся к проблеме Гуссерля о возвращении языка в мир жизни [9, c. 45]. Действительно, «язык», который считается «языком», не является частью деятельности или формы жизни, такой как еда, питье и сон; но это относится к форме жизни. Это не часть деятельности или формы жизни, потому что знак как таковой устанавливает расстояние от жизни, отсутствие в реальности. Именно потому, что язык не принадлежит жизни, он может трансформировать всю нашу человеческую деятельность и все формы жизни. Поэтому перед любым использованием существует первая операция, т.е. знак, который придает значение чувственным элементам. Такая конституция смысла заслуживает названия «значение». Смысл является логическим содержанием, которое можно использовать в формализации. Можно сделать вывод, что уже не достаточно смотреть, надо думать. Необходимо думать о том, что означает использование, когда впервые происходит присоединение к языку как системе знаков и значению.
Следовательно, применение языка к реальности перестает быть самоочевидным. Возникает вопрос: если язык отличается от реальности, как знак может сказать об этом? Выстраивается проблема значения, т.е. это больше не термин, противоположный другому термину в системе, это ссылка на объект, удержание реальности [10].
Таким образом, Витгенштейн прав, когда утверждает, что говорение на языке является частью деятельности или формой жизни. Но язык, на котором это сказанное уже не просто форма жизни, а рефлексия. И именно для рефлексии мир жизни появляется только как источник смысла, который бесконечно отсылает назад к опросу, о котором и писал Гуссерль.
1. Гуссерль Э. Собрание сочинений. Т. 3 (1). Логические исследования. Т. II (1). / Э. Гуссерль. − Москва: Гнозис, Дом интеллектуальной книги, 2001. - 576 с.
2. RicoeurP. Ledernier Wittgensteinet ledernier Husserlsurle langage // ÉtudesRicoeuriennes / RicoeurStudies.Vol 5.№ 1, 2014. pp. 7-27.
3. Витгенштейн Л. Философские исследования // Философские работы. Часть I. Москва: Гнозис, 1994. - 612 с.
4. Медведев Н.В., Медведева Е.Е., Талалаева Е.Ю., Чернова Я.С. Понимание иных культур: философско-методологический анализ: монография. / Н.В. Медведев [и др.]. − Тамбов: Издательский дом «Державинский», 2019. - 276 с.
5. Соссюр Ф.де. Курс общей лингвистики / Ф. де Соссюр. Екатеринбург: Изд-во Урал.ун-та, 1999. − 432 с.
6. Медведев Н.В. Вингенштейн и Гадамер о «языковой игре» // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. - Вып. 5 (121). − 2013. - С. 156−165.
7. Ладов В.А. Витгенштейн versus Гуссерль // Вестник Томского государственного университета. - № 282. - 2004. - С. 49−55.
8. Королькова А.А. Языковая игра как форма жизни в произведениях Витгенштейна // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. - № 119. - 2009. - С. 171−175.
9. Прохоров А.И. Философия языка Э. Гуссерля: тенденции и результаты // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. - 2018. - Т. 19. - Вып. 3. - С. 44−49.
10. Соболева М.Е. Философия как «критика языка» в Германии / М.Е. Соболева. - Санкт-Петербург: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 2005. - 412 с.
