с 01.09.2015 по настоящее время
Таганрогский институт управления и экономики
с 01.09.1999 по настоящее время
Россия
с 01.01.2004 по 01.01.2020
Ростовский институт (филиал) Всероссийского государственного университета юстиции (профессор)
с 01.01.2020 по настоящее время
Таганрог, Россия
Уссурийск, Приморский край, Россия
ВАК 12.00.10 Международное право; Европейское право
ВАК 12.00.12 Криминалистика; судебно-экспертная деятельность; оперативно-розыскная деятельность
ВАК 12.00.14 Административное право; административный процесс
УДК 34 Право. Юридические науки
ГРНТИ 10.07 Теория государства и права
ББК 60 Общественные науки в целом
Авторы статьи выделяют и обстоятельно рассматривают так называемые непозитивные компоненты национальной правовой действительности, отражающие сложную морфологию общественного и индивидуального правового сознания и включенные в структуру правового менталитета. Именно такой подход позволяет выделить видения и типизацию такого значимого элемента, как правовой менталитет. Учет этого элемента имеет огромное познавательное значение в рамках национально-культурного и даже интеллектуально-технологического тренда эволюции социально-правового и политико-институционального пространства.
правовое пространство, национально-культурный тренд, типология правового менталитета, правовой ритуал, правовые ценности, правовые символы, аттитюды, религиозное миросозерцание, правовая адаптация, провинциальная правовая ментальность, правовая совместимость
Работа выполнена при финансовой поддержке Гранта Президента РФ № НШ-2668-2020.6 «Национально-культурные и цифровые тренды социально-экономического и политико-правового развития Российской Федерации в XXI веке».
Развитие, функционирование национального права и государства всегда проходит в насыщенной социокультурной среде, этот процесс не может быть сведен к какому-либо набору «закономерностей», «трендов», «универсалий», так как все эти категории — известные обобщения, а иногда и упрощение юридических и политических реалий, известный способ их «онаучивания» и т.п. Правовая и политическая материя — это всегда живые социальные сущности, понять природу и смысл которых нельзя, исключив из этого познавательного акта человека и общество, всегда рассматриваемых в диалектическом единстве их самобытных (этнических, антропологических и др.) и универсальных характеристик, раскрывающихся и сохраняющихся в исторической динамике. Однако и при таком подходе могут возникнуть некие «штампованные», но часто весьма устойчивые характеристики — стереотипные позиции, далекие от подлинных оснований и вектора развития национальной правовой системы и институтов национального государства.
Так, с точки зрения многих современных отечественных правоведов (начавших «исповедовать» либеральную ценностно-методологическую модель рассуждений), правовой нигилизм как явление, которое якобы по природе своей «всецело принадлежит национальному правоментальному миру, в российском обществе обусловлен, прежде всего, низким уровнем развития правосознания и правовым бескультурьем, незнанием своих прав и свобод, отсутствием даже элементарных юридических умений и навыков и, как следствие, весьма ограниченными возможностями правовой самозащиты, а часто вообще равнодушием, непониманием сущности и значения правовой автономии личности, причем не только другой, но и собственной. Такого рода суждения в 90-х гг. ХХ в. начинают приниматься в качестве аксиом: они либо вообще не обсуждаются, либо рассматриваются исключительно в рамках западного (формализованного) понимания сущности права, законности и правового порядка, механизма обеспечения прав и свобод человека и гражданина и т.п., когда, например, право как особая регулятивная форма культуры сводится к правам человека, а все иные формы (в частности, наиболее близкая к праву — мораль) просто выводятся в принципиально иное регулятивно-охранительное поле, как будто реальные поведенческие акты можно подчинить исключительно юридическому «форматированию».
В этой связи, собственно, научное исследование специфики национального правового поля, положительные или отрицательные оценки российской правовой культуры и конкретно правового менталитета предполагает скрупулезный концептуальный анализ отображающих сложную морфологию общественного и индивидуального сознания в правовой (политико-правовой) сфере позитивных (знаковых) и непозитивных, образных, символических и иных проявлений отечественного правового мира.
Только в таком эвристическом ракурсе можно исследовать актуальные аспекты юридической футурологии, зарождающейся в последние годы, причем важнейшим трендом которой будут решение проблем правового регулирования вопросов искусственного интеллекта и робототехники. Речь здесь идет о том, что формирование юридической парадигмы исследования последних будет происходить не в каком-либо социокультурном (правоментальном) вакууме, но в весьма насыщенной духовно-символической среде, которая, конечно же, не ограничивается исключительно нормативно-позитивными компонентами, но, по большому счету, на массовом уровне правового сознания предстает именно в качестве непозитивных, но в то же время юридических образований. Именно они и определят момент и специфику «усвояемости» новых правовых институтов, которые неизбежно возникнут и будут играть большую регулятивно-охранительную роль в процессе охвата разными продуктами искусственного интеллекта российского общества.
Вопросов (связанных между собой) здесь несколько:
- темп формирования адекватной ситуации (роботизации) механизма правового регулирования (МПР) многообразных связанных с природой и функциями искусственного интеллекта общественных отношений;
- особенности соответствия содержания и направленности этого МПР социальным ожиданиям и интересам большинства российских граждан, что определит в конечном счете уровень востребованности этих «роботизированных» технологий;
- ясно, что наиважнейшей проблемой здесь станет правовое обеспечение гарантий безопасности человека и общества в эпоху искусственной «интеллектуализации» социального (национального) пространства.
Методология. Такого рода исследования, а именно ментальное измерение национальной правовой действительности, типологизация правового менталитета, определение его видов по различным основаниям предполагает весьма специфический набор методов исследования. Конечно, в первую очередь здесь следует выделить всеобщие методы научного исследования, возникающие в разных философских школах. К их числу следует отнести диалектический метод, имеющий далеко не только «материалистическое» звучание, но и иные «развороты». В частности, при изучении заявленной проблематики признание единства содержания и формы правовой ментальности играет большую роль. Рассмотрение правовой ментальности в противоречивом социально-историческом контексте, в постоянном эволюционном (хотя и медленном) движении также соответствует диалектической методологии. Кроме того, большое значение приобретает герменевтический способ познания национальной государственно-правовой действительности, предполагающий выявление и толкование скрытых социально-правовых и политических практик, структур общественного сознания, знаково-символических компонентов российского правового пространства. Метод генетической реконструкции позволяет раскрыть специфику формирования отечественной правовой ментальности вообще и ее различных типов и проявлений в частности. Огромную роль играет набор общенаучных логических методов, например метод деления объемов понятий, ставший основой для проведения разного рода классификаций, конечно, в первую очередь типизаций правового менталитета.
Среди специальных методов следует выделить сравнительно-правовой метод, позволяющий выявлять сущностные и иные отличия правоментального пространства в разных типах цивилизаций, этносов, народов. С помощью этого же метода возможно проведение сравнительного анализа тех или иных типов ментальности, обнаруживая содержательное отличие их структур.
Итак, остановимся именно на непозитивных, т.е. ценностно-символических феноменах, как наиболее сложных (в плане своего обнаружения и изучения) и слабо разработанных в отечественном правовом познании формах правового мировосприятия.
Прежде всего, обратимся к природе правовых установок личности. Вообще категория «установка» — это предмет исследования советских психологов (Д.Н. Узнадзе и др.) [20]. В.А. Ядов считал, что «установка <…> является психологическим механизмом регуляции как бессознательной, так и осознанной активности субъекта, она содержит механизмы и простейших, и сложных социальных форм поведения» [16, с. 21].
Собственно, в юридическом измерении к вопросам установки обращалась Е.А. Лукашева, считающая, что «правовая установка личности — это ее готовность действовать согласно тому или иному нормативу, образцу поведения; поэтому именно в личностной правовой установке концентрируются все компоненты социально-психологической регуляции, в зависимости от качественной характеристики которой она может носить либо позитивный, либо негативный характер, проявляющийся соответственно в правомерном или противоправном поведении личности» [12, с. 87]. Е.А. Лукашева представила общий план исследования правовой установки, но, разумеется, она не выделила никаких национальных (культурных, ментальных и т.п.) ее сторон, что, конечно, в полной мере соответствовало марксистско-ленинским методологемам, господствующим в этот период развития отечественного правоведения.
Примерно в таком же теоретико-методологическом ракурсе об отношении общества и личности к праву, закону, законности пишет и С.С. Алексеев. «Ведь законы издаются для людей и людям адресованы, они применяются людьми и людьми исполняются. А всё это (и применение законов, и их исполнение) во многом зависит <…> от нашего — всего общества и каждого из нас — отношения к вопросам права и законности, усвоения нами юридических ценностей, готовности и стремления добиваться строжайшей законности, точности, безукоризненного исполнения юридических норм» [1, с. 155–156]. Здесь нет культурологического (этнического, цивилизационного) содержания, но риторика в полной мере еще советская — идеологически выдержанная, но национально «стерильная».
В целом позитивистско-нормативистский подход демонстрируют и В.И. Каминская и А.Р. Ратинов, считающие, что правовые установки и ориентации — значимые результаты работы массового правосознания [9]. Н.Л. Гранат определял правовую установку в качестве результата реализации ценностного отношения в социуме, но с участием воли, выполняющей роль «энергетического двигателя» [9]. Это, очевидно, некий отголосок марксистско-гегельянской волевой концепции права, определившей и советские подходы (А.Я. Вышинский и др.) к природе этого явления.
В свою очередь, Т.В. Синюкова отмечает, что правовая установка — это готовность, предрасположенность субъекта к правомерному или противоправному поведению, складывающаяся под влиянием ряда социальных и психофизиологических факторов [18, с. 559]. Таким образом, она формулирует уже новый подход, причем включает в понимание правовой установки даже «психофизиологические» моменты.
В общем, в современном дискурсе наиболее эвристически плодотворными подходами к проблемам правовой установки граждан, их правовому мировоззрению и правосознанию является метод «погружения» их в национальное ценностное либо (глубже) ментальное (архетипическое) пространство. Правда, в его отношении сначала необходимо разрешить проблему поиска условий, оснований, предпосылок его формирования и существования, а также сохранения.
Ясно, что формирование аксиологического поля имеет место в конкретном социуме, типе цивилизации. В этом плане следует выделить несколько исходных начал:
- никакие формационные перегородки, идеологические догмы, транслируемые властными элитами, не могут искоренить национальную ментальность, определяющую в конечном счете судьбу любых реформ или революционных качественных сдвигов в правовой, политической и социально-экономической сферах. Даже при кажущейся их якобы «принципиальной» новизне эти институты так или иначе встраиваются (продавливаются) в ментальное пространство, однако разрушить его не могут, поэтому они просто вынуждены «мимикрировать» в национальной среде, приспосабливаться к ее духовным (в том числе и религиозным) реалиям;
- большую роль в оформлении и развитии ценностного пространства в правовом поле имеют такие базовые социальные институты, как семья, община, собственность и, разумеется, государство, которое может вести себя самым разным образом: заполнять собой максимум социального, национального пространства либо наоборот, оставлять индивиду его «приватное» пространство, не вторгаясь в него и даже охраняя «частоколом» прав и свобод. Следует иметь в виду, что, по большому счету, «… даже платоновская республика, которая вошла в пословицу как образец пустого идеала, по существу отражала не что иное, как природу греческой нравственности…» (Г.В.Ф. Гегель). Так что не только российское государство, но и любое иное влияет на ценностное пространство и отражает его на функциональном и институциональном (правовом, политическом) уровнях;
- наиболее же ярким внешним индикатором ценностно-правового пространства любого социума, нации или этноса являются юридические символы и ритуалы, изученные (тем более применительно к России) весьма и весьма недостаточно [7; 8; 17]. «Юридический символизм отнюдь не связан только с игровыми и мифологическими интерпретациями права, его обусловленность более основательна, — это наружная оболочка тех внутренних явлений, которые “происходят в духе отдельных людей”, и внешность, материальность есть необходимое условие для бытия права», — утверждал в отношении внешних символов права один из первых русских исследователей проблемы Петр Колмыков [7, с. 5]. Конечно, ритуалы и символы далеко не всегда относятся только к правовой культуре традиционных обществ. В антропологическом и историческом измерениях важно изучать ритуальную культуру и модернизированные социумы. Особую роль играют судебные ритуалы и символы (отражают чаще всего процессуальную сторону этого вида юридической практики), отдельно следует подчеркнуть значение политических, семейных ритуалов, они прекрасно отражают специфику, вектор развития и в то же время устойчивость национальных семейных и политических ценностей, которые просто должны хотя бы в усеченном виде, но отражаться в Конституции и текущем законодательстве (собственно, конституционная реформа образца 2020 г. как раз и преследует такого рода цели).
Стоит заметить, что мировая история знает случаи, когда, например, быстрый, но как оказалось недолгий, кризис национального юридико-аксиологического пространства во Франции времен Великой французской буржуазной революции привел к тому, что источником права стала «совесть присяжных», т.е. авторитетный в западном мире судебный институт, символ судебной демократии превратился в образец произвола, звено массового террора (1793–1794), что, однако, продержалось мало времени и было в итоге вытеснено привычными для правовой и политической ментальности французов судебно-правовыми формами. Поэтому возникший в англосаксонской правовой семье институт присяжных, ставший традиционным для правовых государств, по природе своей рассчитан на конкретный правовой менталитет, юридическое мировоззрение личности, но не личности вообще, а представленной в национальном правовом пространстве, своего рода «привязанной» к нему. В противном случае он становится просто избыточным, отторгается национальным ценностным пространством.
В общем, далеко не всё, что имеет место и, возможно, неплохо функционирует в своем органичном для этого рода институтов и отношений ценностно-ритуальном поле, может прижиться в ином по своим базовым характеристикам социуме. Вот, собственно, что необходимо иметь в виду для формирования правового механизма в отношении роботизации и искусственного интеллекта в отечественном мире в ближайшем будущем, тем более что уже имеющие место контуры правового регулирования этих сложных процессов позволяют судить о возможном здесь использовании уже привычной за период 90-х гг. стратегии вестернизации, проводимой еще и методами «механического» заимствования оправдавших там себя форм, институтов, норм.
Применительно же к России дело обстоит еще сложнее. Дело в том, что правовая культура, ментальность, а следовательно, сама юридико-ценностная среда в отечественном государственно-правовом мире весьма и весьма неоднородна. Ясно, что по степени включенности народов, их религиозному, этнокультурному разнообразию наше государство нельзя сравнить ни с одной западноевропейской страной, в мировом же масштабе здесь, правда, можно хотя бы частично сравнить Россию с США, хотя коренным отличием будут разные модели ассимиляции этносов: «плавильный тигль» (США) и сохранение титульного народа — русские (Россия), что и должно быть подтверждено планируемыми в Конституцию РФ поправками в 2020 г.
В рамках такой национальной правовой политики, какая исторически сложилась в отечественном мире, вряд ли стоит говорить о едином и ментальном фоне, и общих, универсальных ценностных ориентациях. Категория «российский правовой менталитет» — это во многом некий усредненный показатель константных основ отечественной правовой культуры и правового сознания, идеализация праводуховного единства российского социума. Поэтому при разработке действенных стратегических основ любого, а тем более технологического, обновления здесь стоит учитывать специфику ментальных ориентаций и установок различных народов, включенных в российскую нацию, жителей столицы и провинции, а также и особенности, содержание профессионального менталитета различных групп.
В явно немногочисленной современной отечественной специальной литературе, в которой встречаются рассуждения относительно природы и видов правовой ментальности, можно обнаружить подходы более высокой степени обобщения. В частности, В.А. Бачинин и В.П. Сальников предлагают различать ментальность «западного» и «восточного» типов, и, видимо, впервые в нашей научной традиции явно формулируют их характерные признаки [2, с. 175–177].
Однако «для русского менталитета имеют огромное значение гигантские размеры страны. Благодаря громадным размерам государства, пространственной рассеянности населения, различных укладов, культур возникает своеобразная историческая инерция, небезразличная к историческим судьбам России. Эта инерция является, если хотите, роком для нашей страны. Скажем, во Франции влияние Парижа на протяжении всей истории, особенно в Новое время, было решающим — страна шла туда, куда шел Париж (кроме, пожалуй, периода Парижской коммуны 1871 г.)» [14, с. 32].
В частности, учитывая специфику настоящего исследования следует обратить внимание на следующие виды (классификационные подходы) российской правовой ментальности:
- правовой менталитет христианских народов и народов, исторически исповедующих иные религии (ислам, буддизм, иудаизм и др.);
- правовой менталитет, собственно, российских этносов и менталитет диаспор;
- столичный правовой менталитет и провинциальная правовая ментальность;
- правовой менталитет малых народов России.
Ясно, что это далеко не исчерпывающий перечень видов российского правового менталитета, но уже и этот перечень убеждает в сложности создания некоего универсального механизма правового регулирования, причем когда речь идет о «вторжении» в социальную сферу систем искусственного интеллекта, разного рода (антропогенных и иных) роботов да еще и с явными тенденциями их юридической «субъективации», признанием их «лицами». В таком ракурсе вряд ли справедливо ожидать одинаковых ценностных, правовых, практических и других оценок от носителей столь разных видов российской правовой ментальности. В этом сложном, многоаспектном процессе просто неизбежны и юридические, и социально-духовные противоречия.
1. Алексеев С.С. Право и перестройка. - М., 1987. - 122 с.
2. Бачинин В.А., Сальников В.П. Философия права. Краткий словарь. - СПб., 2000. - 382 с.
3. Бахтин М. Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. - М., 1965. - 545 с.
4. Блок М. Апология истории или ремесло историка. - М., 1973. - 288 с.
5. Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. - М., 1990. - 343 с.
6. Иванников И.А. Общая теория государственной власти. - Волгодонск, 1997. - 32 с.
7. Исаев И.А. Символизм правовой формы (историческая перспектива) // Правоведение. - 2002. - № 6. - С. 4-10.
8. Исаев И.А. Politica hermetica: скрытые аспекты власти. - М., 2002. - 417 с.
9. Каминская В.И., Ратинов А.Р. Правосознание как элемент правовой культуры // Правовая культура и вопросы правового воспитания. - М., 1974.
10. Колмыков П. Символизм права вообще и русского в особенности. - СПб., 1839. - 341 с.
11. Коркунов Н.М. Лекции по общей теории права. - СПб., 2003. - 428 с.
12. Лукашева Е.А. Социалистическое право и личность. - М., 1987. - 312 с.
13. Лукин П.В. Особенности русского общественного сознания в старообрядческих сочинениях XVII века // Мировосприятие и самосознание русского общества. - Вып. 4. Ментальность эпохи потрясений и преобразований. - М., 2003.
14. Пантин И.К. Национальный менталитет и история России // Вопросы философии. - 1994. - № 1.
15. Рулан Н. Юридическая антропология. - М., 1999. - 301 с.
16. Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности / Под ред. В.А. Ядова. - Л., 1979. - 333 с.
17. Синюков В.Н. Российская правовая система: введение в общую теорию. - М., 2010. - 663 с.
18. Теория государства и права / Под ред. Н.И. Матузова, А.В. Малько. - М., 1997. - 672 с.
19. Уваров М.С. Архитектоника исповедального слова. - СПб., 1998. - 314 с.
20. Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. - Тбилиси, 1961. - 547 с.
21. Хофстед Г. Различия и опасность: особенности национальных культур и ограничения в толерантности // Высшее образование в Европе. - 1997. - № 2.
22. Bellenger A. La conscience du droit chez les japonais. Rev.inter. Paris. 1993, 218 p.
23. Garapon A. L’Are portant des reliques. P., 1985. 246 p.
