Современные социально-экономические, геополитические, культурные и информационно-технологические процессы предопределяют новые и нарождающиеся риски и угрозы в отношении стабильности, правопорядка, суверенитета, территориальной целостности и независимости отдельных государств, что, в конечном счете, актуализирует потребность в концептуально-правовом осмыслении состояния безопасности в фокусе тех деструктивных проявлений международных отношений, которые посягают или создают угрозы для международного мира и безопасности всего человечества. На сегодняшний день безопасность на национальном уровне и в практике международных отношений определяется как сложное междисциплинарное явление социальной действительности, характеризуемое состоянием устойчивости и стабильности развития социальных систем, которое выражается через достаточность и адекватность мер предотвращения угроз и преодоления опасностей. В этом аспекте особый интерес вызывают киберугрозы, которые в современных условиях развития информационно-цифровой среды рассматриваются во многих национальных доктринах безопасности в качестве новых вызовов, угрожающих не только национальным интересам, но и международному правопорядку.

Многие государства проводят активную внутреннюю политику в области обеспечения кибербезопасности, предавая тем самым новый вектор в стратегии национальной безопасности. Так, например, в Международной стратегии США в области киберпространства от 2011 г. определено, что современные угрозы для кибербезопасности могут ставить в опасность международный мир и безопасность в большей вероятности, чем традиционные формы международных конфликтов, так как политико-военное противостояние переносится в киберпространство. При этом в документе отмечается, что киберугрозы по своей природе являются трансграничными, а как следствие – противодействие этим угрозам может быть эффективным только при активном сотрудничестве и взаимодействии с другими государствами, военными и гражданскими структурами в направлении повышения осведомленности и в целях организации работы по предупреждению киберугроз в формате развития средств и методов коллективной самообороны в киберпространстве [18].

В Стратегии информационной безопасности Японии от 2012 г. говорится о реальной опасности масштабных кибератак для Японии в свете зарубежных инцидентов (США и Южная Корея) и функциональной связи между многими аспектами экономической деятельности и социальной жизни, с одной стороны, и информационно-коммуникационными технологиями – с другой. В стратегии также закрепляются специальные меры противодействия крупномасштабным кибератакам, проявляемым в усилении контроля над киберпреступностью, международном взаимодействии в сфере обеспечения национальных интересов в киберпространстве, а также активном сотрудничестве между государством и частным сектором [19].  

В стратегии кибербезопасности Канады от 2010 г. отражена общественная опасность современных кибератак, заключаемая в наступлении тяжких для частных и публичных интересов последствий (в частности, подрыв электрических сетей, дезорганизация работы водоочистительных сооружений, сбои в работе телекоммуникационных сетей, повышение производственных издержек, нарушение конфиденциальности, потери интеллектуальной собственности и др.). Не без интереса будет отметить, что в стратегии предлагается дифференцировать все кибератаки по четырем типам: кибершпионаж, спонсируемый государством; военные действия, где кибератаки выступают центральным элементом военной стратегии; кибертерроризм; киберпреступления. При этом в зависимости от соотношения затраченных средств, квалификации злоумышленников и достигнутого результата с учетом поставленной цели все кибератаки предлагается подразделить по четырем видам: низкозатратные кибератаки (хакерский инструментарий можно приобрести по приемлемой цене или скачать с Интернета), легко совершаемые кибератаки (злоумышленники обладают только базовыми навыками и могут совершить атаки, причиняющие или могущие причинить значительный ущерб), эффективные кибератаки (незначительные в плане организации и осуществления атаки против компьютерных систем могут вызвать широкомасштабные последствия), кибератаки с низким риском (сложные атаки, которые минимизируют вероятность выявления злоумышленников посредством реализации сложных схем сокрытия своих следов и использования пробелов в национальном законодательстве и международно-правовом режиме) [16].    

В условиях осложнения международных отношений, динамики процессов глобализации и трендов научно-технического прогресса актуализируется потребность в переосмыслении традиционных угроз, посягающих на международный мир, выступающих элементом международного правового порядка. Среди традиционных угроз для международного мира в современной правовой науке и политической мысли принято относить преступление агрессии и международный терроризм [9; 22]. Каждая из представленных форм агрессивной политики совершается против суверенитета, территориальной целостности и политической независимости другого государства, что приводит или может приводить (создает угрозу) к различным проявлениям осложнения международных отношений, вплоть до открытого вооруженного противостояния.

Рассмотрим каждую из представленных угроз, посягающих или создающих опасность для международного мира и безопасности и совершаемых посредством применения компьютерных сетевых атак с позиции международно-правовой регламентации отношений, связанных с запрещением вооруженной агрессии и актов международного терроризма.

1. Возможность квалификации кибератак в качестве акта агрессии.

В исторической ретроспективе в международном публичном праве указанные формы агрессивной политики подвержены нормативно-правовому запрещению и (или) политико-декларативному осуждению. Например, агрессивная война имеет давнюю историю политико-правового запрещения, включая ее криминализацию. Еще в 1928 г. был принят Пакт Бриана-Келлога, предусматривающий отказ от войны в качестве средства национальной политики. В дальнейшем агрессия – противоправное применение вооруженных сил против другого государства – была криминализирована в качестве международного преступления в результате работы Нюрнбергского и Токийского трибуналов (трибуналы ad hoc, состоявшиеся в результате окончания Второй мировой войны). В 1974 г. Генеральной Ассамблеей ООН была принята специальная резолюция, определяющая агрессию как противоправное явление внешней политики. В дальнейшем агрессия была криминализирована на международном уровне в результате принятия в 1998 г. Римского Статута Международного уголовного суда. В 2010 г. была принята резолюция (резолюция RC/Res.6), определяющая нормативную дефиницию преступления агрессии. В соответствии с данным положением преступление агрессии означает планирование, подготовку, инициирование или осуществление лицом, которое в состоянии фактически осуществлять руководство или контроль за политическими или военными действиями государства, акта агрессии, который в силу своего характера, серьезности и масштабов является грубым нарушением Устава Организации Объединенных Наций. При этом акт агрессии означает применение вооруженной силы государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства или каким-либо другим образом, несовместимым с Уставом Организации Объединенных Наций. Резолюция регламентирует, что любое из действий, отраженных в резолюции 3314 (XXIX) Генеральной Ассамблеи ООН от 14 декабря 1974 года, будет квалифицироваться как акт агрессии.

С позиции современного международного уголовного права агрессия рассматривается как международное преступление, то есть как деяние, криминализация которого осуществлена на национальном уроне, а не международном, что обуславливает распространение режима международной юрисдикции в отношении физических лиц, ответственных за деяния, сообразующие объективную сторону преступления агрессии [8, с. 143-148].   

В резолюции Генеральной Ассамблеи ООН «Определение агрессии» от 1974 г. дается легальное определение агрессии (ст. 1), а также неисчерпывающий перечень актов агрессии (ст. 3). Буквальное толкование данных актов на первый взгляд не позволяет прийти к выводу о возможном рассмотрении кибератаки в качестве акта агрессии, поскольку речь идет о традиционном применении вооруженной силы. Однако необходимо понимать и тот факт, что данный перечень не является исчерпывающим и Совет Безопасности ООН может определить, что другие акты представляют собой агрессию согласно положениям Устава ООН (ст. 4). На международном уровне прослеживается тенденция к признанию использования компьютерных сетевых атак в качестве акта агрессии. Так, например, не так давно было принято «Таллиннское руководство по применению юридических норм международного права к военным действиям в киберпространстве», в котором определено, что использование силы может охватывать действия, совершенные в киберпространстве и приводящие к последствиям, сравнимым с последствиями от традиционного применения вооруженной силы [23].

Учитывая цифровую трансформацию социальных отношений и широкое распространение кибератак по всему миру, приводящее к материальным, организационным и репутационным потерям, а также изменение военных доктрин и стратегий национальной безопасности, в которых киберпространство рассматривается как перспективный театр военно-технологического противодействия в условиях усиливающегося геополитического противостояния, в теории международного уголовного права компьютерные сетевые атака (кибератаки) предлагается рассматривать в качестве актов возможной агрессии.         

Так, например, ряд исследователей в области международно-правовой регламентации ответственности за преступление агрессии отмечают, что природа вооруженных нападений претерпевает закономерные изменения в связи с активным применением информационно-технологических средств против объектов информационно-критической инфраструктуры других государств. В теории международного уголовного права аргументируется позиция, в соответствии с которой кибератаки могут быть квалифицированы в качестве разновидности вооруженного нападения при условии, что такие нападения приводят к характерным для традиционного применения силы последствиям. К таковым, в частности, предлагается относить отключение компьютеров, управляющих гидротехническими сооружениями и плотинами, что приводит к затоплению населенных пунктов, подрыв информационной безопасности, дезорганизацию военной инфраструктуры и подрыв экономической системы не в меньшей степени, чем непосредственное применение вооруженных сил [14, p. 34; 17, p. 212; 21, p. 390-400].

С другой стороны, также высказываются позиции квалифицировать кибератаки как невооруженные формы агрессии. Так, С.Г. Тимошков отмечает, что современное понятие агрессии может и должно охватывать кибератаки, что обусловлено усложнением межгосударственных отношений в условиях глобализации и развитием научно-технологического прогресса. Вмешательство во внутренние дела государства либо подрыв государственного суверенитета на современном этапе могут быть осуществлены с помощью кибератаки, которую при определенных условиях можно квалифицировать как акт агрессии, имеющий невооруженный характер. При этом, ущерб от кибератаки должен быть соизмерим с вооруженным нападением, а также может выражаться в подрыве инфраструктуры целого государства, в том числе системы противоракетной обороны страны [12, c. 10-11]. Таким образом, автор предлагает новый подход к пониманию агрессии через ее невооруженный характер. Несмотря на актуальность данного подхода, обусловленного современными реалиями осложнения международных отношений в результате совершаемых инцидентов в киберпространстве, в то же время данное видение акта агрессии (акт агрессии невооруженного характера) представляется релевантным и противоречащим самой сущности агрессии как формы политического насилия вооруженного характера. Между тем автора можно поддержать в том плане, что современные вооруженные конфликты носят гибридный характер, выражаемый в использовании различных форм и средств ведения боевых действий, при этом кибернетическому оружию отводится ключевое значение в контексте реализации концепции и стратегии сетецентрической войны.

Несмотря на академический соблазн признать кибератаки в качестве возможного акта агрессии, в то же время необходимо понимать, что правовая сущность агрессии как преступления против международного мира выражается ни столько в объективной стороне (применение вооруженной силы одним государством против другого), сколько в контекстуальном элементе, выступающим специальным признаком международного преступления (помимо признаков corpus delicti). Контекстуальный элемент международного преступления представляет собой определенное условие, которое должно сопутствовать совершению самого деяния и это предопределяет его наивысшею общественную (международную) опасность. Применительно к преступлению агрессии контекстуальный элемент охватывает направленность применения вооруженной силы против суверенитета, территориальный целостности и политической независимости другого государства, подтверждением чего является вероятная квалификация такого применения вооруженных сил в качестве деяния, посягающего на международный мир, то есть как агрессивная война. По этой причине с позиции de-jure ординарные, простые или систематически совершаемые кибератаки, которые не посягают или не способны посягнуть на национальные интересы другого государства, выражаемые в его суверенитете, политической независимости и сохранении территориальной целостности, следует квалифицировать только как недружественный акт.

2. Возможность квалификации кибератак в качестве терроризма. 

Международный терроризм представляет собой собирательное понятие, охватывающее различные преступления террористического характера, криминализированные на международном уровне. Конвенционный механизм противодействия терроризму представлен большим количеством международных договоров универсального и регионального характера. Ныне заключено 40 «антитеррористических» международных договоров, из них: 18 договоров, подписанных в рамках правотворческой работы под эгидой Организации Объединенных Наций, и 22 региональных документа. Многие вопросы относительно межгосударственного сотрудничества и развития национальных мер в борьбе с терроризмом находят свое отражение в специальных декларациях и резолюциях ООН.

В плане обеспечения международного мира и безопасности человечества особое значение имеет принятая в 1994 г. Декларация о мерах по ликвидации международного терроризма [1]. В документе отражено, что пресечение актов международного терроризма, совершенных как прямо, так и косвенно государствами, служит одним из важнейших элементов для поддержания международного мира и безопасности. В сущности, данная декларация, не давая легального определения международному терроризму, демонстрирует общую опасность для международного правового порядка. С позиции современного уголовного права криминальные акты террористического характера относятся к категории конвенционных преступлений, под которыми следует понимать деяния, выражающие международную опасность (способны причинить вред охраняемым международным правом отношениям) и запрещенные специальными международно-правовыми актами. Криминализация таких деяний на конвенционном уровне одновременно предопределяет зарождение международных обязательств в отношении государства, связанных с необходимостью противодействия подобным деяниям посредством имплементации нормативных положений в национальное законодательство.       

Несмотря на широкое освещение проблем распространения кибертерроризма в контексте с низкой эффективностью национальных правоохранительных систем в противодействии этому явлению, единого понятия данного феномена всё ещё не выработано. О сложности, связанной с правовой определенностью этого явления, свидетельствует широкий разброс понятий кибертерроризма, представленных в академической сфере и выражающих разную сущность этого явления. Однако обобщение различных подходов к пониманию политико-правовой сущности этого явления и его концептуально-правовых определений позволяет констатировать, что терроризм, проявляемый в информационном пространстве посредством интенсивного применения информационно-коммуникационных технологий, зачастую по-разному определяется в зависимости от выбранной парадигмы мышления и инструментально-функционального подхода. В этом аспекте данный объект начинает рассматриваться с позиции преобладающих в академической сфере общих идей или партикулярных представлений, что предопределяет терминологическую путаницу в плане сближения с такими понятиями, как кибервмешательство, кибератака, кибервойна, киберинцидент, киберагрессия [3, c. 44-47; 20, p. 40].

Вместе с тем указанные понятия отражают реальные явления социальной действительности, проявляемые в информационно-коммуникационном пространстве, которое, в свою очередь, в современных условиях развития научно-технического прогресса выступает самостоятельной сферой политико-правового взаимодействия среди субъектов международных отношений.

Кибертерроризм является разновидностью киберпреступности, выступающего родовым понятием по отношению к первому.     

На сегодняшний день отсутствует единая международная конвенция, регламентирующая отношения в сфере противодействия киберпреступности. Однако политико-правовое противодействие конкретным актам, совершаемым в информационном пространстве и квалифицируемым как киберпреступления, находит свое отражение в пяти региональных конвенциях в сфере противодействия компьютерным преступлениям (Конвенция Совета Европы «О преступности в сфере компьютерной информации» (ETS N 185) от  23 ноября 2001 г. (далее по тексту – Конвенция Совета Европы) [4], Конвенция Африканского союза «О кибербезопасности и защите персональных данных» от 27 июня 2014 г. (далее по тексту – Конвенция Африканского союза) [5], Соглашение о сотрудничестве государств-участников Содружества Независимых Государств в борьбе с преступлениями в сфере компьютерной информации от 1 июня 2001 г. (далее по тексту – Соглашение СНГ) [10], Конвенция Лиги арабских государств «О борьбе с преступлениями в области информационных технологий» от 2010 г. (далее по тексту – Конвенция Лиги арабских государств) [13] и Соглашение между Правительствами государств-членов Шанхайской организации сотрудничества о сотрудничестве в области обеспечения международной информационной безопасности от 2009 г. (далее по тексту – Соглашение ШОС) [11].  

Сравнительно-правовой анализ вышеуказанных региональных конвенций позволяет прийти к выводу о разных подходах нормативно-правовой регламентации деяний в качестве киберпреступлений.

С одной стороны, усматриваются общие моменты политико-правового определения деяний в качестве компьютерных преступлений. Здесь, в частности, необходимо отметить унифицированный подход (но при дифференциации конститутивных признаков конкретных составов преступлений) в выделении трех групп киберпреступлений: акты против конфиденциальности, целостности и доступности компьютерных данных и систем; действия, совершаемые через применение компьютеров, для извлечения личной или финансовой выгоды, а равно причинения вреда; акты, связанные с компьютерным контентом.

С другой стороны, усматриваются разные подходы в определении преступлений, связанных с компьютерным контентом (аффилированные с другими преступлениями). Например, в ст. 3 Конвенции Африканского союза к таким преступлениям относятся разжигание ненависти с помощью использования компьютерных технологий, а также производство, распространение или хранение детской порнографии. Конвенция Совета Европы к таковым относит только правонарушения, связанные с детской порнографией (ст. 9). Напротив, соглашение о сотрудничестве государств-участников Содружества Независимых Государств в борьбе с преступлениями в сфере компьютерной информации такой группы преступлений не содержит.

Вместе с тем обращает на себя внимание региональный опыт противодействия компьютерным преступлениям, связанным с террористической деятельностью. Так, ст. 15 Конвенции Лиги арабских государств раскрывает юридическое содержание преступлений, связанных с терроризмом, совершенных путем информационных технологий. К таким преступлениям относятся: распространение и пропаганда идей и принципов террористических групп; финансирование и подготовка террористических операций, а равно обеспечение связи между террористическими организациями; распространение методов изготовления взрывчатых веществ в целях использования в террористических операциях; распространение религиозного фанатизма, разногласий и религиозной вражды. Обязательным контекстным признаком выступает условие совершения этих деяний, которое выражается в использовании информационных технологий. В части 1 ст. 2 этого документа дается легальное определение информационным технологиям, под которыми понимаются любые материальные или виртуальные средства, а также группа взаимосвязанных средств, которые используются для хранения, сортировки, упорядочивания, извлечения, обработки, преобразования и обмена информацией в соответствии с командами и инструкциями, действующими в этом отношении.

В Конвенции Африканского союза также имеется специальная норма, регламентирующая адаптационную связь компьютерных преступлений с отдельными преступлениями террористического характера. Показательным в этом плане примером является норма п. «b» ч. 1 ст. 30 этого документа, где определено, что государства-участники должны принять необходимые нормативно-правовые меры, закрепляющие в качестве отягчающего обстоятельства использование информационно-коммуникационных технологий для совершения краж, мошенничества, сокрытия похищенного имущества, злоупотребления доверием, вымогательства, отмывания денег и терроризма.

Особый интерес обращает на себя Соглашение между Правительствами государств-членов Шанхайской организации сотрудничества о сотрудничестве в области обеспечения международной информационной безопасности от 2009 г. В отличие от вышеуказанных конвенций, в этом документе дается рабочее определение информационного терроризма, под которым понимается использование информационных ресурсов и (или) воздействие на них в информационном пространстве в террористических целях. В соответствии со вторым пунктом Приложения № 2 «Перечень основных видов угроз в области международной информационной безопасности, их источников и признаков» данного соглашения признаками рассматриваемой угрозы являются использование информационных сетей террористическими организациями для осуществления террористической деятельности и привлечения в свои ряды новых сторонников; деструктивное воздействие на информационные ресурсы, приводящее к нарушению общественного порядка; контролирование или блокирование каналов передачи массовой информации; использование сети Интернет или других информационных сетей для пропаганды терроризма, создания атмосферы страха и паники в обществе, а также иные негативные воздействия на информационные ресурсы. Данное соглашение принципиально отличается от других региональных конвенций ещё и в том плане, что здесь проводится разграничение информационного терроризма от смежных угроз в области международной информационной безопасности. В частности, информационный терроризм по смыслу этого соглашения следует отличать от информационной войны, информационной преступности, использования доминирующего положения в информационном пространстве в ущерб интересам и безопасности других стран, распространения информации, наносящей вред общественно-политической и социально-экономической системам, духовной, нравственной и культурной среде других государств, а также от угрозы безопасному, стабильному функционированию глобальных и национальных информационных инфраструктур, имеющих природный и (или) техногенный характер.

Отдельно следует сказать о сложившемся международном конвенционном механизме противодействия терроризму. В большинстве случаев международные конвенции ориентированы на выявление, предупреждение, пресечение, расследование и раскрытие преступлений террористического характера. Вместе с тем в определенных случаях акты кибертерроризма также подпадают под регулятивное действие некоторых конвенций. Например, кибератаки на IT-системы или базы данных могут оказать негативное влияние на объекты реального мира, что объясняется функциональной связью между IT-системой и самой инфраструктурой управления. По этой причине атаки на IT-системы самолетов или аэропортов подпадают под понятие терроризма в рамках Конвенции о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности гражданской авиации, 1971 года [6].  Кибератаки на систему управления атомными электростанциями и против безопасности морского судоходства также можно квалифицировать как террористические акты в соответствии с Международной Конвенцией о борьбе с актами ядерного терроризма от 2005 г. и Конвенцией о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности морского судоходства, от 1988 г. Действительно, в правовой норме п. «b» ч. 1 ст. 2 Международной Конвенции о борьбе с актами ядерного терроризма от 2005 г. определено, что в качестве преступления в соответствии с положениями данной Конвенции следует квалифицировать любое незаконное и умышленное использование радиоактивного материала или устройств, что приводит или может привести к высвобождения радиоактивного материала. Расширенная интерпретация данной нормы в современных условиях позволяет квалифицировать в качестве преступления террористического характера использование информационно-коммуникационных технологий для завладения всей системой электронного управления ядерным объектом в целях его использования или повреждения с тем, чтобы произошло высвобождение или была создана опасность высвобождения радиоактивного материала. Тоже можно сказать и о возможности регулятивного расширения Конвенции о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности морского судоходства, от 1988 года [7]. Здесь обращает на себя внимание норма п. «е» ч. 1 ст. 3 этого документа, которая определяет, что в качестве криминального акта следует рассматривать действия, связанные с разрушением морского навигационного оборудования, а также нанесением ему серьезного повреждения или созданием серьезных помех его эксплуатации, если любой такой акт может угрожать безопасному плаванию судна. В конвенции не говорится о характере такого действия, поэтому возможно допущение о совершении не только физических действий, но и дистанционных актов электронного вмешательства в навигационные системы управления.

Однако, если исходить из более широкого определения кибертерроризма, которое охватывает не только компьютерные сетевые атаки на объекты социальной инфраструктуры, но и действия, связанные с распространением пропаганды идей терроризма, вербовкой, финансированием, обучением потенциальных террористов и подстрекательством к совершению террористических актов, то в этом ключе закономерно сделать допущение о возможности расширенного регулятивного действия ряда конвенций. В этом аспекте следует отметить Конвенцию о борьбе с финансированием терроризма от 1999 г., регламентирующую криминализацию любых действий, связанных со сбором и предоставлением средств для совершения преступлений террористического характера. В данном документе нет указания на использование интернет-пространства в целях сбора средств для террористических целей, но такую возможность нельзя исключать, так как современные террористические организации все больше и интенсивней уходят в теневой сегмент интернета, где создают различного рода ресурсы, ориентированные на финансирование терроризма. Схожая ситуация прослеживается и с Конвенцией Совета Европы о предупреждении терроризма от 2005 г., в которой регламентируются меры борьбы с вербовкой и подготовкой террористов, а также с подстрекательством к совершению террористического преступления. Исходя из буквального толкования нормативных положений ст. ст. 5-7 данного документа, следует сделать логическое допущение о возможности осуществления вербовки, подготовки и подстрекательства посредством использования информационно-коммуникационных технологий, включая информационные сети. В специальном отчете Управления ООН по наркотикам и преступности от 2013 года [2] отмечается, что террористы используют различные варианта методов, с помощью которых происходит мобилизация и сбор средств и ресурсов. К таковым методам, в частности, относятся прямые просьбы о пожертвованиях, электронная коммерция, использование действующих в Интернете платежных инструментов, а также посредничество благотворительных организаций.     

В заключении следует отметить, что указанные деяния, посягающие на национальную безопасность и международный мир, исторически связаны с традиционными формами проявления противоправного поведения, которые могут выражаться в проведении стратегических операций, сражений, боевых действий (в отношении преступления агрессии) и совершении взрывов, поджогов и других действий, устрашающих население и создающих опасность гибели человека, причинения значительного имущественного ущерба либо наступления иных тяжких последствий (относительно терроризма). Однако современные тенденции развития международных отношений с учетом нынешнего состояния научно-технического прогресса демонстрируют возможность квалификации кибератак в качестве актов, составляющих преступление агрессии или международный терроризм. На сегодняшний день в системе международного публичного права отсутствуют специальные конвенции, регламентирующие противодействие кибертерроризму. Однако, учитывая амбивалентность данного деяния (которая выражается, с одной стороны, в том, что в феномене усматриваются признаки терроризма в целом, а с другой – противоправные акты совершаются посредством применения информационно-коммуникативных технологий в сети Интернет), международно-правовое регулирование противодействия этому явлению становится целесообразным рассматривать в рамках конвенционного механизма борьбы с различными видами терроризма.

1. Декларация о мерах по ликвидации международного терроризма от 9 декабря 1994 года [Электронный ресурс]. Официальный сайт Организации Объединенных Наций. - URL: https://www.un.org/ru/documents/decl_conv/declarations/terrdec1.shtml

2. Использование Интернета в террористических целях: отчет Управления ООН по наркотикам и преступности от 2013 года [Электронный ресурс]. Официальный сайт Организации Объединенных Наций. - URL: https://www.unodc.org/documents/terrorism/Publications/Use_of_Internet_for_Terrorist_Purposes/Use_of_the_internet_for_terrorist_purposes_Russian.pdf

3. Капустин А.Я. К вопросу о международно-правовой концепции угроз международной информационной безопасности // Журнал зарубежного законодательства и сравнительного правоведения. - 2017. - № 6. - С. 44-51.

4. Конвенция Совета Европы «О преступности в сфере компьютерной информации» ETS N 185 (Будапешт, 23 ноября 2001 г.) [Электронный ресурс]. СПС «Гарант» - URL: https://base.garant.ru/4089723/

5. Конвенции Африканского Союза «О кибербезопасности и защите персональных данных» (Малабо, 27 июня 2014 г.) [Электронный ресурс]. - URL.: https://www.sbs.ox.ac.uk/cybersecurity-capacity/system/files/African%20Union%20Convention%20on%20CyberSecurity%20%26%20Personal%20Data%20Protection_1.pdf

6. Конвенция о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности гражданской авиации, от 1971 г. [Электронный ресурс]. СПС «Консультант Плюс». - URL: http://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc&base=INT&n=15384#005911886845499725

7. Конвенция о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности морского судоходства, от 1988 г. [Электронный ресурс]. СПС «Консультант Плюс». - URL: http://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc&base=INT&n=15694#022063366524796812

8. Международное уголовное право : учебник для бакалавриата и магистратуры / под общ. ред. А.В. Бриллиантова. - М.: Издательство Юрайт, 2016. - 358 с.

9. Суворов В.А. Уголовная ответственность за акт международного терроризма: автореф. дисс. … к-та юр. наук: 12.00.08. - Краснодар, 2019. - 25 c.

10. Соглашение о сотрудничестве государств-участников Содружества Независимых Государств в борьбе с преступлениями в сфере компьютерной информации от 1 июня 2001 г. [Электронный ресурс]. СПС «Гарант». - URL: https://base.garant.ru/12123778/

11. Соглашение между Правительствами государств-членов Шанхайской организации сотрудничества о сотрудничестве в области обеспечения международной информационной безопасности (Екатеринбурге, 16 июня 2009 г.) // Бюллетень международных договоров. - 2012. - N 1. - С. 13 - 21.

12. Тимошков С.Г. Агрессия как международное преступление: автореф. дисс. … к-та юр. наук: 12.00.10. - Москва, 2017. - 28 c.

13. Arab Convention on Combating Information Technology Offences [Электронный ресурс]. - URL: https://www.asianlaws.org/gcld/cyberlawdb/GCC/Arab%20Convention%20on%20Combating%20Information%20Technology%20Offences.pdf

14. Brownlie L. International Law and the Use of Force by States. Oxford : Clarendon Press, 1991. - 560 p.

15. Blanck L.R. International Law and Cyber Threats from non-states Actors // Int’L L. Stud. - 2013. - Vol. 89. -No. 406. - P. 406-409.

16. Canada’s Cyber Security Strategy. For a stronger and more prosperous Canada [Электронный ресурс]. - URL: https://www.enisa.europa.eu/topics/national-cyber-security-strategies/ncss-map/canadaNCSS.pdf

17. Dinstein Y. War, Aggression and Self-Defence. Fifth Edition. - Cambridge: Cambridge University Press. 2011. - 363 p.

18. International strategy for cyberspace. Prosperity, Security, and Openness in a Networked World. May 2011. [Электронный ресурс]. - URL: https://obamawhitehouse.archives.gov/sites/default/files/rss_viewer/international_strategy_for_cyberspace.pdf

19. Information Security Strategy for Protecting the Nation. May 11, 2010 [Электронный ресурс]. - URL: https://www.enisa.europa.eu/topics/national-cyber-security-strategies/ncss-map/New_Strategy_English_Japan.pdf

20. Kerschischnig G. Cyberthreats and International Law. - Hague: Eleven International Publishing, 2012. - 386 p.

21. Lilienthal G., Nehaluddin A. Cyber-attack as Inevitable Kinetic War // Computer Law & Security Review. - 2015. - Vol. 31. - Iss. 3. - Pp. 390-400.

22. Sayapin S. Crime of Aggression in International Criminal Law: Historical Development, Comparative Analysis and Present State. - Springer Interna¬tional Publishing Switzerland, 2014. - 352 p.

23. Tallinn manual on the international law applicable to cyber warfare. 2013. [Электронный ресурс]. Центр стратегических оценок и прогнозов. - URL: http://csef.ru/media/articles/3990/3990.pdf